Дмитрий Бавильский - Последняя любовь Гагарина. Сделано в сСсср

Какая-то девочка с искривлённым позвоночником и с шарнирной походкой в платье из мягкого шелка, ручной дракон… Подходит к нему, смотрит непонятными глазами: что у неё на уме? Гагарин закуривает вторую.

Сердце, забранное тобой… Дерево, увешанное сердцами. Люди придумали любовь. Никого не нужно. Никого не нужно. Никого не нужно…

Вышколенный официант приносит бутылку вина, предлагает отведать. Олег отвергает розовое и требует красное. Бордо. Хорошее вино должно быть ординарным. Ему хорошо. Незримая кореянка в ханбоке склоняется перед ним в поклоне. Тихо, без мыслей.

Она шепчет ему на ухо, от неё пахнет собачкой. Он представляет её аккуратно подстриженный лобок. Стриженый затылок, когда выходит из комнаты. У неё смуглая и нежная кожа. Персик?.. Ну да. Европейки не такие…

Однажды Гагарин удивил жену, сказав, что в прошлой жизни, скорее всего, родился фермером в Алабаме. Ирина тогда задумалась – вот откуда странная нездешность мужа. Её мучило его постоянное отсутствие, вроде бы здесь, тут, рядом, а не слышит, глаз стеклянный, немигающий. Нос заостряется, уши двигаются в странном напряжении, точно по ним бегают электроразряды колючих мыслей. Напряжённо думает, но о чём? А он, оказывается, в Алабаме прошлого века проживает.

Сначала подозревала измену. Но сколько ни пыталась найти в жизни мужа следы чужого женского присутствия, так и не находила. Запахи, волосы…

Да и приходит вроде вовремя. Только в кровати тут же отворачивается к стене и начинает храпеть. Говорит, что устал: дела, дежурства… кандидатскую начал писать.

Может, он о кандидатской думает? Заглянула в файл, там пусто. Алабама, Алабама, штатик маленький такой…

А Гагарин уже давно видит сон про гористые места, покрытые разноцветными деревьями, про горные реки и голые степи, растянутые до самого горизонта.

Про фермерство в Америке Олег брякнул просто так. Не задумываясь. Безответственно. На самом деле он уже давно и безнадёжно бредит востоком. Непонятной, непостижимой землей, устроенной по законам гармонии, внутренней и внешней.

Очевидно же, что Азия возникала в его сознании как место, где можно спрятаться. Там хорошо, где нас нет. А там, где мы, – всё хуже, всё хуже и хуже, жизнь усложняется на глазах, жизнь становится невыносима. Поневоле сбежишь.

«И вот мне приснилось, что сердце моё не болит – оно колокольчик фарфоровый в желтом Китае…».

Гагарин скрывает, что недоволен этой жизнью, что она ему не нравится, что ему важно существовать как-то иначе.

В своём бесконечном сне он сидит на берегу горного озера, снятого в фильме Ким Ки Дука (дальняя пагода в стороне), и сливается с природой так, что перестаёт ощущать границы собственного тела.

Он буддистский монах, знающий тайну смерти. Он сельский лекарь, спасающий обездоленных от лихорадки. Он растение, вцепившееся корнями в мозолистую землю.

…А храпел Олег Евгеньевич действительно знатно. Целый румынский оркестр! Уснуть рядом невозможно. Ирина в начале их семейной жизни и не спала. Тихо лежала рядом, подпирая мужу бок, слушала, смотрела, как Гагарин спит.

Во сне Олег казался ей страшным: глаза, самое красивое в нём, были закрыты, казалось, что совсем другой (чужой) человек. Тем более что Олег выпячивал челюсть как покойник, выставляя неправильный прикус. Верхней губы у него почти не было («из вредности доедаешь», говорила ему Ира, когда сердилась), во сне она совсем исчезала. А из носа вылезали тараканьи усищи.

Терпеть такое постоянное издевательство можно только по любви. Вот она его и полюбила, не сразу, через пару месяцев после свадьбы, но сдалась этому победному храпу.

И снова не спала ночью, теперь уже по иной причине – истекая от желания, прикасаясь лобком к спящей мужниной плоти, из-за чего Гагарин вздрагивал, замолкал на некоторое время, а потом нервно переворачивался на другой бок.

Нечасто, но Олег просыпался, смотрел на неё прищурившись, бормотал что-то типа «достала смотреть, спать давай» и снова отворачивался к стене.

Разве, Ирина, ты не знаешь, что смотреть на спящих нельзя, на то запрет вышел.

И вот мне приснилось, что сердце моё не болит… Гагарин задумчиво глотает вино. Держит бокал на весу. На пузатой стенке бокала отражается свечка.

Олег медитирует. Ему кажется, что всё вокруг – лишь лаковые миниатюры, что вино – это ветер, налетевший с океана. Олег слышит шевеление водорослей. Перемещение водных масс. Всю эту солёную толщу.

Олег видит, как скрипят песчинки. Как солнце перемещается над тёмной водой, не оставляя следов. Олег чувствует музыку, монотонную, как стремление волн стереть друг друга.

Океан распространяется у него внутри, начинает плескаться в руках, стремиться к кончикам пальцев. Океан плещется у него в венах, течёт на юг, к ногам.

Тут Гагарин осознает, что нога, закинутая по-американски, затекла, пытается поставить её на пол, но не получается. Приходится помогать руками (в которых плещется океан).

Он любуется новыми носками – чёрными с тремя белыми полосками на боку. Нога, словно деревянная, падает на пол. Ему становится смешно. Дико смешно. Однако он лишь выдавливает многозначительную улыбку, соответствующую пафосу заведения.

Хорошо, черт побери, после трудного дня трудового выпить бутылку-другую ординарного вина. Да под хорошую закуску… Гагарину никто не нужен. Ему сейчас и одному хорошо. Хорошо ведь, да?

– Слышишь, – обращается Гагарин к своему отражению в бокале и грозно выпячивает нижнюю челюсть, – мне хорошо без тебя, Олег Евгеньевич, ты понял?

…Со стороны Олигарх кажется бесчувственным, однако же в нём бурлит, пенится жизнь. Теперь, когда время остановилось, можно перебрать всё, что случилось или не случилось, понять, что же на самом деле происходит, произошло. Как скромный сотрудник НИИ превратился в богатого и всемогущего. И главное – принесла ли ему состоятельность самостоятельность и счастье?

Слишком много суеты, чтобы понять. Поневоле вспомнишь развитой социализм, где все одинаково бедны и бесправны, зато счастливы, так счастливы, как никогда…

Вот если бы его нынешние возможности совместить с беззаботностью, в которой пребывали жители СССР, возможно ли такое? Сейчас Олигарху кажется, что возможно, деньги – не главное, главное – любовь и востребованность. Вперёд, в СССР, сам себе кричит Олигарх, спешите делать добрые дела…

И сам же над собой смеётся: только в коме такой бесконф-ликтный сюжет и возможен, а придёшь в себя, тут же под белы рученьки прихватят деловыми заморочками, какое уж тут равенство и братство?! Хотя, между делом отмечает он, для политической кампании очень даже хороший лозунг – «Вперёд, в СССР», нужно поручить разработку своему пиар-отделу.