Татьяна Рудина - Продайте мне хоть что-нибудь!

– Шубы, говоришь?

– Говорю!

– Ну, шубы – вещь серьезная!

– Еще какая серьезная. Серьезней некуда.

– Я считаю, норка. Благородно и демократично.

– Ага! Демократичней уже некуда! Все в этой норке, как в униформе! Все метро в час пик! Нееет, только не норку!

– Но норка норке рознь!

– Да какая она рознь к лешему! Рознь – это соболь!

– Ну ты хватанула! Еще леопард скажи!

– Неееет! Кошку я никогда не надену! Стыдно! Как представлю, какие они красавицы! А соболя – надену! Хотя никогда я его уже не надену. Проехали. Куда уж покупать, если он точно тебя переживет! Вееечный мех!

– Дааа, одна баба к нам пришла в соболе. Говорю ей: «Вот это шуба!»

А она мне: «У меня с молодости было две цели – соболь и каратник! – и кольцом мне в глаза тычет прямо тычет. – И обе сбылись».

– Да, верные ориентиры были у бабы! Поэтому и дом там, наверно, нормальный, и бизнес-классом не в Хургаду точно летает отдыхать.

– Да черт с ней, с бабой этой. Я каракуль хочу купить. Сейчас такой красивый делают.

– Нееет, я никогда каракуль не надену. Он у меня ассоциируется с бабкиной шубой на ватине. Неподъемная была и нафталином воняла.

– А каракульча – прелесть. Дорогая только.

– А вообще, сейчас на Западе в шубе-то на улицу не выйдешь. Живо «зеленые» краской обольют!

– Да пошли в жопу твои «зеленые»! Их бы сюда – в наши минус тридцать!

– Дааа, у нас без шубы никаааак.

Инна Евгеньевна их слушала и молчала. А что она могла сказать? Какие шубы при ее зарплате? Инна Евгеньевна работала педиатром в районной поликлинике.

Не хотела она идти на эту встречу. Как чувствовала. Опять о шубах заговорили. Встречались они, бывшие однокурсницы, нечасто. Два-три раза в год. Но регулярно. Традиция уже. А куда от традиции денешься.

Дружили с первого курса. Потом жизнь развела, конечно. И решили, чтобы окончательно не потерять друг друга, встречаться на 8 Марта, первого сентября и под Новый год. Не обязательно 8 Марта, иногда получалось, что и в конце марта только удавалось собраться. Первое сентября старались держать точно. Если уж только Вера, одна из подруг, опять в Италии. Тогда ждали ее. Ну и под Новый год – как получится. Иногда и к концу января встречались. Но встречались обязательно и полным составом. Поэтому и даты плавали. Как тут не идти?

Эта встреча была как раз под Новый год. Встретились двадцать восьмого декабря. Дальше все разъезжались на длинные выходные. Все, кроме Инны Евгеньевны.

И вот эти встречи под Новый год она больше всего не любила. Потому что зима.

А зимой все в шубах. Все, кроме нее, Инны Евгеньевны. Ерунда, конечно, полная ерунда, если бы не одна история.

Случилась она лет семь назад. На такой же встрече под Новый год.

Инна Евгеньевна как раз перед этой встречей купила себе на рынке шубу. Решилась все-таки. Из норки, серо-голубую. Стоила она двадцать тысяч. Инна Евгеньевна понимала, что цена подозрительно низкая, но продавщица уболтала ее, Инну Евгеньевну, рассказами, как сама привозит шубы из Китая, покупая их на лучшей фабрике.

Инна Евгеньевна не понимала в этом абсолютно ничего. Она понимала, что хочет шубу. И все. Потому что стыдно приходить на эти встречи зимой. Ее пальто на ватине как бы вместо нее самой говорило все о ее жизни. И не хотелось Инне Евгеньевне, чтобы ее подруги относились к ней с сочувствием. Зачем ей сочувствие? У нее все хорошо.

И вот эту встречу, на которую она пришла в новой шубе, Инна Евгеньевна никак не могла забыть.

– Норка?

– Ты что, обалдела? Какая это норка?

– Нет, вы на ворс посмотрите! На ворс!

– Это же сурок крашеный!

– Где твои глаза были?

– Ты совсем обалдела?

Говорили они это совсем не для того, чтобы ее обидеть. Они действительно расстроились, что Инна Евгеньевна купила не норку – за норку.

Может, это был и сурок – подругам видней. Расползлась по швам она действительно очень быстро.

Но что поделать, если Инна Евгеньевна не могла себе позволить купить дороже. Она же просто участковый педиатр. Муж на пенсии, хоть и военной, а все равно не разживешься. Дети – и сын, и дочка – оба на платном учатся.

Главное, из-за чего спать стала плохо – нервы начали сдавать.

Возраст уже, что поделаешь. Ненавидеть стала покупательниц этих. А надо улыбаться. А их видеть не можешь. С жиру бесящиеся тетки. По две-три шубы иногда берут. Особенно по весне, когда скидки сезонные. А сейчас как раз апрель.

Вот она – жадность. Ну куда тебе три шубы? И не первые. Явно не первые и даже не вторые. Висит уже в шкафу неизвестно сколько.

А еще. Вчера пришла девчонка, именно девчонка, лет восемнадцати, не больше. А с ней мужик лет под шестьдесят. Не отец явно. Выбирай, говорит. Ну она, не будь дурой, и выбрала за миллион семьсот. Баргузинский соболь. Полушубок. Так мужик даже ценой не поинтересовался. За пятнадцать минут купили и ушли.

Маргарите Николаевне этот соболь даром был не нужен. То есть даром она бы его взяла, конечно, но видя, кто его покупает, этот соболь, – ходить бы в нем не стала. Но не в соболе дело.

А вот эта легкость, с которой почти с двумя миллионами попрощались не задумываясь, очень выбила Маргариту Николаевну из колеи. Хотя видела уже, казалось – чего только не видела за эти восемнадцать лет в меховом.

И сейчас опять идти и улыбаться. И норки эти продавать, когда уже семь лет одно пальто на синтепоне носишь не снимая, ждешь каждый год, когда зима эта проклятая кончится, а она все не кончается.

А одна шуба не давала покоя Маргарите Николаевне с тех пор, как в магазине появилась. А появилась она еще осенью. Но дорогая. Такая дорогая, что никто не покупал.