Михаил Дайнека - Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники

Короче, подхватилась я, в машину прыгнула и ну как со всем пылом неофита водителю накручивать хвоста: давай быстрее, говорю, гони, вдруг жива еще моя старушка! А тут я: привет тебе, привет…

А водитель у меня был опытный и мудрый. Уж он-то прекрасно понимал, что вся моя восторженность через месяц-два сама собой пройдет, и потому мне даже не перечил. К тому ж всегда забавно посмотреть на неофита, а на ревностного и усердного — вдвойне.

Так что к адресу мы подкатили во всем великолепии — с сиреной и мигалкой. Я ласточкой со всей аппаратурой и ценными советами на последний (разумеется!) этаж взлетела, палец к звонку протянула — ан нет звонка, лишь пара обгоревших проводочков из стены торчит. И вообще вся лестница — мрачняк, дом-то древний, чуть не аварийный.

Так, думаю, приплыли, началось.

Я осторожно постучала. Никакой реакции. Я постучала громче. Тишина. Я кулаками в дверь замолотила. Стучу я, колочу — безмолвствует народ, как будто все в квартире оптом вымерли. Но кто-то же на «скорую» звонил?!

Я на всякий случай к двери ухо приложила. Прислушалась. Нет, вроде ничего. Еще прислушалась — нет, вроде что-то мнится. Будто кто-то стонет там, внутри. Едва-едва, заупокойно так. И чем сильнее я прислушиваюсь, тем яснее мнится.

Я вниз к водителю: давай, мол, дверь ломать, там в квартире кто-то стонет-загибается. Водитель объявил, что почему-то он ничуть не сомневался, что со мной он точно не соскучится, но самолично дурью маяться не стал. Отослал меня обратно на этаж, а сам поехал в отделение милиции. Благо рядом было, за углом.

Уж не знаю, что и как он там народу объяснил, но буквально через несколько минут на площадке объявились два сержанта. На меня взглянули с недоверием, но дверь с петель без лишних сложностей снесли. Дюжие сержанты подвернулись.

Помните такую детскую страшилку: в черном-черном доме, на черной-черной лестнице, в черной-черной комнате?..

Так примерно там и оказалось. В квартире никого и ничего. Пусто там. Совсем. Сюрреализм такой: следы пожара старого, копоть на стенах и потолке. Света нет, паркета тоже нет, мебели вообще в помине нет. В сортире унитаза даже нет, я и туда на всякий случай заглянула. Ну и замогильно стонущей покойницы, понятно, тоже нет.

Классно первый вызов отработала. Реанимировать мне некого, констатировать, опять же, тоже некого. Труп от осмотра злостно уклонился.

Рассосалась у меня старушка под вопросом. А вопрос оставила.

А тут еще и дюжие менты на меня нехорошо уставились…

Кромешный детектив, короче говоря. Дело об утраченной покойнице. Перри Мейсон отдыхает, Шерлок Холмс уныло курит в сторонке. И явно не табак, потому как по-другому этот глюк всё равно никак не объясняется.

А сержанты на меня и впрямь неласково уставились:

— Ну-с, и где же тело? — говорят.

Нашли чего спросить: будто бы они со мной квартиру не обшарили!

— Так черт же его знает, — отвечаю.

А у ментов в глазах уже такое что-то, протокольное:

— Черт не свидетель, к делу не пришьешь. Колись, где труп?!

Колюсь:

— Не знаю, — говорю. — Украли, может быть?

Подозрение в задумчивых глазах ментов крепчало как мороз.

— А звуки, — говорят, — которые вы якобы здесь слышали? Какие звуки, а?

Я рада бы соврать, да вроде нечего:

— Послышалось, наверное, — я честно говорю. — Заупокойные такие звуки мне помстились, замогильные…

Сержанты странно так переглянулись.

— Какие? — осторожно уточняют у меня. — Какие? Замогильные?!

Всё, чую, если не в ментовку, то в дурдом сегодня точно попаду.

— Ну да, какие-то такие, — говорю, — вот примерно как сейчас на лестнице. Не слышите?

Мы в квартире содержательно общались.

А на лестнице и впрямь какой-то шум. Уж теперь-то явно не одной мне что-то мнится-слышится. Будто там сначала что-то заунывно заскрипело, кто-то гулко ойкнул, охнул там и глухо захрипел. Замогильно захрипел опять-таки, клянусь, так что мы уже втроем переглянулись.

А дальше слышим мы на лестнице шаги. Словно кто-то или что-то к нам сюда, в квартиру, поднимается. И ведь нечто же и впрямь там поднимается. Мерной поступью, неотвратимо, тяжело, грозными нездешними шагами. В черном-черном доме, по черной-черной лестнице, к черной-черной комнате…

Натужный зрак ментов совсем остекленел.

А шаги судьбы всё приближаются…

Сержанты из оцепенения вышли — и к двери. А там во весь проем — явление народу. В полутьме не сразу разберешь, в квартире ж света нет, но — вроде бы мужик. Большой. Совсем. В двери не помещается. Уж на что мои сержанты оба-два шкафообразные, так детинушка размером с них двоих. Амбал такой, статуй монументальный, мечта Зураба Церетели, мля.

На плече у мужика какой-то странный тюк, в руке не разбери-пойми, но вроде ломик. Статуй оживший с ломиком в руке. С топором, конечно, было б краше, но против правды жизни не попрешь. Статуй и без того на вид был криминальный.

Насчет тюка меня терзнули смутные сомнения…

А статуй уже в квартиру пробирается.

Сержанты оба-два со страху хором:

— Стой!!!

Статуй остановился. Сержанты:

— Кто идет?!

Статуй, раздумчиво, тягучим басом:

— Я…

Менты, фальцетом оба:

— Руки вверх!!!

Статуй не будь дурак и подчинился. Ломик, правда, из руки не выпустил, а вот тюк с плеча всем весом на пол полетел, смачно брякнулся и обернулся трупом. Натуральным, сухоньким таким, старушечьим, искомым. А детинушка над ним застыл, лом к потолку воздев…

Эх, всё равно топор по жизни был бы краше!

В общем — пауза, немая сцена, где там Гоголю.

Из всей компании я первая нашлась:

— Так вот же, — говорю, — она, моя покойница! Мужик, ты на кой член мою покойницу упер?! Мне ж тут из-за тебя, волка позорного, мусора в натуре дело шьют!!!

Последнее-то я, положим, не сказала, но подумала. А сержанты спохватились, службу вспомнивши, скрутили мужика и допрос ему с пристрастием устроили. А он ничуть не запирался, раскололся сразу же.

Он ко всему еще бухой был вдрабадан.

Всё на деле просто оказалось. Месяцев так несколько назад приключилось в бабкиной квартире самовозгорание. То ли ветхая проводка коротнула, то ли, что вернее, древняя старушка по старческой рассеянности газ забыла выключить, в магазин уйдя. Квартира выгорела, бабушка осталась.

А детина приходился бабке то ли внуком, то ли вовсе правнуком. Ближайшим родственником был, короче говоря. Покуда дело до ремонта не дойдет, определил он бабку жить в деревню, к родне какой-то там, седьмой воде на киселе. А старушка, не спросясь, там кони двинула.

А деревенька где-то далеко, у черта на рогах. Ни медицины там, ни связи, ничего, пастораль одна и благолепие. Но ведь смерть-то надо как-то оформлять! Детинушка не мудрствуя лукаво в свой «жигуленок» труп на заднее сиденье (жаль, не в багажник) запихал и в город покатил. Дело-то насквозь житейское, подумаешь: полтораста километров с мертвой бабушкой в салоне. Пустяки. И ни один гаишник ведь не спохватился.