Михаил Дайнека - Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники

Дозвякивали колокольчики на скрипучей двери маленькой квартирки без прихожей — вот тебе дом, а вот и порог! — крошечной чудной квартирки, по стенам и потолкам оклеенной балаганными обоями с разводами «под мрамор», не так давно отделанной хозяевами надолго и всерьез, как всерьез рассказывали они. Михаил с Дианой рассказывали и досказывали, профессионально раскрученные киношниками, дохаживали сиплые часы на желтой кухне с черным лаковым полом, — а лак у стен сохранил свою зеркальную глубину и по-прежнему отражал пеструю желтеющую рябь, как замершая черная вода осыпающиеся кроны; голубая комната казалась просторной и нежилой; вот и осень, динь-диги-дон, а вот и небо; дождь зарядил и не унимался…

Захмелевший Михаил, пребывая во грусти и благости по поводу полученного ордера и чуя финиш съемочного марафона, восседал верхом на антикварном чемодане со своим творческим наследием и самозабвенно продавал идею финального эпизода фильма. И продал-таки, ибо заморские гости покивали, подумали, затем додумались и вдохновились, потом поскрипели, как обычно, пошуршали, но раскошелились; дело устаканили.

Пару сотен долларов Михаил заныкал, на остальное закупил выпивку без счета, коробку свечей, кое-что по мелочи и смеха ради и на чем остановился взгляд. Потом он развесил по лестничным стенам содержимое эпохального чемодана, перемешав изобразительный материал с виршами, также спешно вставленными в рамки. Потом просто так появился безотказный друг Филиппыч и помог расставить свечи на ступеньках до самого последнего этажа. Затем заявился незваный Аристарх с половинкой тортика, обычным для него сверхъестественным образом учуявший дармовую выпивку, — и как раз приятель Лешенька привел американцев принимать антураж. Гости остались довольны и вообще остались и крепко напились. Словом, состоялась репетиция.

Репетиция удалась. Дог хотел бузить — и бузил. Музыкальный Филиппыч желал гитару и песенку про лошадь. Гостеприимный Михаил очень хотел узнать напоследок, что же всё-таки такое андеграунд, затем он хотел водки и конституции, затем — гнать всех вон, а после извиниться. Диана от избытка чувств требовала плясов. Грудастенькая коренастенькая Анюта тоже хотела, но уже не могла. Старательный Алексей мечтал стать полноправным Алексом, а Сэм — Семен Семенычем; Семушка плакал и не хотел никуда возвращаться. Петр помалу каменел, был он ни гугу, не хотел вообще ничего земного и попросту не отражал, в отличие от пола у стены, к которой он прилип. Аристарх же, напротив, светлел, светился, как осенняя березка на закате, и всего-навсего желал тортика, а потом, когда американцы сдались и уползли, победно икнул, после чего исключительно кинематографично рухнул в свой не первой свежести бисквит…

…Засипели и забимбомкали часы на стене. Организмы зашевелились. Все по очереди наступали на Аристарха, дрыхнущего поперек кухни. В душе за перегородкой взвыл Михаил, мужественно выливший на себя ушат ледяной воды. Диана врубила духовку и все конфорки на плите, зашумела «нелегальная» колонка. Просоночный Филиппыч столкнулся с колючим лимонным деревом, росшим в бочке у окна, и рикошетом оседлал щупленького Аристарха. Всклокоченный Аристарх хрюкнул и дрыгнулся.

— Ты кто? — спросил он ошарашенно.

— Я — Филиппов, — честно признался правдивый голубоглазый Филиппыч.

— А я тогда кто? — заинтересовался озадаченный Аристарх.

Впрочем, с этим кое-как разобрались — но вот в честь чего трогательный Филиппов и теплый шелковистый дог в обнимку спали на супружеском диване, а хозяева ютились на полу, так и не разъяснилось.

Тем временем впустили жизнерадостного Йорика и дружно позавидовали ему. На плите забулькало и зашкворчало, засвистел чайник, запахло кофе. Квартирка прогревалась. Громко тикали часы, болезненным эхом отзываясь в головах. Похмельные массы мутило, все страдали, но стойкая Диана делала лицо, то есть накладывала макияж. Часы такали. Поспели сосиски, и как по заказу подтянулись помятые киношники с пивом и зачем-то с парадным тортом, но зато без Лешеньки — незадачливый Алекс вчера определенно перестарался.

С ходу заступили на вахту. Похмелились. Просветлели. Застрекотала камера, но дежурной пробы не получилось — на лестнице странно завозились и начали входить.

Умытый и причесанный Аристарх, который перед объективом воспитанно резал сосиску, макал в кетчуп, вздыхал и отдавал догу, заторопился выпить пиво. Дог вздыбил шерсть и ломанулся к двери, снося всех и вся. Что-то угрожающе зашуршало и шоркнуло, диньдонкнули колокольцы…

В дверях шевелился роскошный двухметровый куст красной рябины с тяжелыми гроздьями ярких примороженных ягод. Разъяренный дог отступал, заходясь в рыке; куст втискивался в квартиру и пыхтел, как шебутной приятель Дрюля; шебутной двухметроворостый Дрюля пыхтел, жевал ухоженную пегую бородку и впихивал в квартиру развесистый рябиновый куст.

Стрекотала камера. Аннушка, оказавшаяся на полу и в кадре, лупала глазами. Улыбчивый Филиппыч тоже недоумевал. Догадливый Аристарх, опознав входящего, оставил пиво и спешно доглатывал сосиску. Дог рычал, Михаил посмеивался, Диана аплодировала, Дрюля раскланивался.

Дрюля раскланялся. Дрюля вникал и знакомился.

— Дрюля… Дрюля… Дрюля… — представлялся он.

— Дрюля, Дрюля, — печально соглашался Аристарх, кивая на манер китайского болванчика.

Дрюля познакомился. Он вник. Он принялся бушевать, требуя чего-нибудь и красок; он сиял, он щурился и чавкал, отняв-таки у Аристарха огрызок сосиски; он толкался и толпился…

— Грехи мои, грехи мои тяжкие! — со сценическим надрывом воздыхал Аристарх, забившись в дальний угол.

Диана спешно наливала водку. Михаил, раскурочив, наконец, нужную коробку, выдал неистовому Дрюле краски и вытолкал его вон. Киношники с треногой ломанулись следом.

Бимбомкнули часы… Переглянулись, вздохнули, отдышались. Диана подняла обломившуюся рябиновую гроздь и сунула ее в пасть пластмассового черепа, оставшегося еще со времен ее медицинского студенчества. Получилось забавно. Диана еще раз вздохнула и принялась за стряпню. Творческий Филиппыч открывал консервы и думал. Аристарх, не спросившись, соблаговолил откушать водочки. Дог в комнате грыз парадный хозяйский башмак. Хозяин уволок развесистый куст на лестницу и затихарился наверху с глазами побитой собаки, пустив дело на самотек. А Дрюля творил.

Избыточный Дрюля творил на воле, забравшись на строительные леса, он помыкивал и притоптывал в азарте; аэрозольные баллончики из-под краски отлетали, как стреляные гильзы. На стене по трещине вырисовывалось подобие человеческого силуэта с руками, вздернутыми к абстрактному светилу; намечались дерево и птица. Оригинальный Филиппов додумался и тоже вдохновился — натянув веревки по двору, он, как белье, развешивал на них куски кальки; калька шевелилась и шелестела…