Андрей Данилов - Homo Navicus, человек флота

Лечили матросов одной таблеткой, разломанной пополам: это одному — от головы, это другому — от живота.

Проблема у них была одна: кого за себя оставить, когда в отпуск идешь. Обычно оставляли самого незанятого, секретаря комитета комсомола, «комсомольца». Спасибо одному человеку, прекратил это безобразие, и с тех пор или флагманский доктор замещает, или врач с соседнего корабля. А дело было так.

Гена Фараонов получил ключи от докторской каюты, зеленку, анальгин и приказ на замещение доктора на время отпуска. Инструктаж с ним доктор провел, но Гена забыл, какую половину таблетки от чего использовать. Зато он помнил главный медицинский постулат: не навреди, и пользовал больных, по-флотски — симулянтов, только зеленкой, проводя наружное, или, как он сам его называл, поверхностное лечение. Болит голова — лоб зеленкой мажет, живот болит — мажет живот. На третий день после отъезда доктора весь экипаж был исключительно здоров, только несколько перемазан неотмывающейся изумрудной зеленью.

Собрался как-то Гена на сход, а ему его «зарубили». За внешний вид экипажа. В расстроенных чувствах начал он в докторском шкафчике рыться, и нашел кварцевую лампу. Посмотрел на нее, в руки взял, рукавом, как Аладдин, потер. Джинн, правда, не появился, не выживают они на кораблях, а вот мысль пришла: не будем ждать милостей от начальства, бесперспективное это дело, сами себе создадим условия.

Пригласил в гости лейтенанта-артиллериста, сообразили они насчет закуски, шила где-то достали, кассету в магнитофон вставили, музыку слушают. Выпили по маленькой. Лампу лечебную на стол поставили, включили. Сами в плавках и темных очках, а для полноты ощущений кран умывальника открыли, загорают и плещутся. А как выпили, так еще и танцевать начали, с криками:

— У вас зима, а у нас лето, солнце, Ялта!

Так под буги-вуги пару бутылок и прикончили. А лампа на столе горит, бело-фиолетово так сияет, шоколадный загар создает. Как же из Ялты, да без загара?

Погуляли часа три, устали, повыключали все, спать легли. Ночь прошла хорошо, под анестезией, а вот утро…

За удовольствие ребята расплатились собственной шкурой. Она висела лохмотьями по всему телу, кроме поясницы, где были плавки, и белых «очковых» пятен вокруг глаз. Мало того, что зрелище было мерзопакостным, они и стоять не могли, не то, что ходить. Тела были в мерзких пузырях-водянках, лопающихся от малейшего прикосновения. Из-под отслужившей свое сожженной кожицы светилось живое, сочащееся мясо. Вот это погуляли, с размахом, по курортному! У них даже языки распухли. А ты не пой, когда в солярии находишься, и язык лишившему тебя схода начальнику не показывай, тем более, за глаза.

Пришлось отправлять их, хорошо отдохнувших, в госпиталь.

Там решили, что привезли больных с предпоследней стадией сифилиса, но венерологическое было переполнено, поэтому пересмотрели диагноз и определили чуму. А раз чума, так их в инфекционное отделение уложили. Больные, которые с ящуром или гепатитом лежали, в окна повыпрыгивали, когда наших друзей увидели.

В курилке инфекционников живо обсуждался извечный вопрос: кто виноват и что делать. Особенно громко один старлей возмущался:

— Мало того, — говорит, — что на любимой женщине «желтуху» поймал, в госпитале мандавошек привили, а теперь и чумовых привезли? И куда я, после выписки, такой пойду, кому нужен буду? Одну беду извел, от второй вылечат, теперь третью преодолевать буду. А если я не согласен?

Кто не знает, поясню, что мандавошка и вошь платяная — одно и то же лицо. Кастелянша белье в кладовке не проветривала, вот они, эти звери, и завелись, а потом больным прививались. Причем непорочно, с простыней и пододеяльников. Начальник отделения керосин лично приносил и больным в пузырьках раздавал, кому для профилактики, кому для лечения. У старлея, почему-то, популяция оказалась особенно живучей, он даже сейчас нервически вздрагивал и ожесточенно скреб чешущееся место.

Кто-то выдвинул версию, что больных, которые успешно перенесут чуму, запишут в спецназ и отправят на Ближний Восток.

— А там двойную надбавку платят? — поинтересовался здоровенный мичман, заработавший гепатит во время уничтожения, на спор, 20 литров магаданского пива (обычный человек извергал пену и начинал травить уже после третьей бутылки). Узнав, что тройную, в валюте и с сохранением зарплаты на Родине, он оживился и вызвался сходить к чумным на разведку.

— Мужики, вы откуда, из какой горячей точки? — вопросил он у Гены через открытое окно палаты.

Гена открыл белесые от боли глаза и еле прошептал, с трудом шевеля запекшимися губами:

— Из Ялты…

В тот год ни один офицер или мичман с Камчатки в Крым не ездил — чума. Все ожесточенно стремились в Сочи, или, на худой конец, в Одессу, хотя там с худым концом, впрочем, как и в других местах, делать нечего.

Потом доктора разобрались с нашими героями. Начальник инфекционного расстроился, что не та болезнь, он тему для диссертации выбирал, предложил чуму этим больным, в назидание другим, привить. Но уж больно слабой парочка была, отговорили его коллеги-эскулапы, больных пожалели.

«Наверх» медики доложили, что к лейтенантским болезням, помимо триппера, добавилась новая — обширный ожог тела ультрафиолетом.

Учить офицеров пользованию подобными приборами, как медики предложили, начальство не захотело, другое решение приняло: солярии искоренить в зародыше.

С тех пор кварцевые лампы на корабли просто не выдают, докторов замещают исключительно доктора, а моряки загорают только в естественных условиях.

Не смотря на внешнюю суровость, моряки народ добрый и сентиментальный. Пусть личный состав не любит начальство, а начальство личный состав, между ними есть общее — любовь к животным.

Иногда она принимает гипертрофированные формы, но не иссякает никогда. В отсутствие животных их именами ласково нарекают подчиненных, а иногда и начальников. Я лично был знаком с командиром батальона по кличке Муфлон, экипажем баранов, начштаба Антилопом Гну (он был мужчиной и произносился как «антилоп») и старшим офицером штаба флота по кличке «Импала». Иногда кадровики, пользуясь служебным положением, сводили вместе в одном экипаже Лося, Кролика, Гуся, Медведя, Воробья, Пташкина, Козела (ударение на первом слоге), Стадника и Пастухова, а потом тихо похохатывали, гордясь остроумным всесилием, в тиши кабинетов.

Но настоящая живность греет душу лучше, и чем больше животное, тем круче. На одном из крейсеров держали медвежонка, пока он адмирала не заломал, пусть и не до смерти, на другом тигренка. После случая с адмиралом зверей больших, чем собака или кошка, рыбки или крыса белая, скажем, держать запретили. Но любовь и к ним, маленьким, осталась огромной и самоотверженной.