Виктор Коклюшкин - Убойная реприза

Забегали: уборщица, звуковик, осветитель… Мужик какой-то кричит панически: «Никому пока не говорить!» А зачем говорить – если он орет как резаный? И поклонник бабок бегает, под ногами у всех путается. «Я всегда говорил! – открещивается. – Я предупреждал!..»

«Этак они мне всю публику разгонят!» – озаботился я. Стал соображать, откуда запах? Выглянул в окно, а оно – в ели, в тополя пирамидальные, я, еще когда вошел в артистическую, подумал: «Красота! Тут бы пожить недельку!» Принюхался – дымок-то из этой красоты тянется. Вгляделся – бомжи провода где-то сперли и обжигают, чтоб в металлолом сдать. Я – в коридор, говорю: «Это бомжи провода обжигают», а мне в ответ: «Зачем им это надо?!» Я: «Это бомжи провода обжигают!», мне: «Вы не волнуйтесь, мы сейчас все проветрим, окна пошире откроем!..» Я говорю: «В окна и тянет! Ветер в эту сторону!» Мне: «Так это с реки, у нас тут река! Раньше-то рыбы было много, а сейчас… Но если на острова… Если хотите, можно завтра на острова?»

Заморочили башку так, что я, выйдя на сцену, вместо: «Добрый вечер!» сказал: «До свиданья!» Юмористам хорошо – чего ни ляпнешь, все вроде бы шутка. А в зале, смотрю, и молодежь есть. Женщин, как всегда, больше… хохотушки наши российские. Мужики поначалу посдержаннее, но вскоре и они хохочут открыто, добродушно. Хорошие у меня зрители! И везде как будто одни и те же. Двое выламывались из этой коллективной фотографии. Во-первых, испугали огромным букетом чайных роз. Во-вторых, ожиданием чего-то необычного. Есть такие – придут на концерт и ждут, что ты будешь крыть президента последними словами, раз ты – сатирик. Или, на крайний случай – материться, теперь многие считают, что это и есть сатира. А если не похабничаешь и не тявкаешь на власть, с кислой миной говорят: «Мы думали, что вы… А вы!..»

Каково же было мое удивление… Не было, но мне нравится эта фраза. Она завораживает, сколько бы ее не писали, не штамповали, а она безотказно работает, как древние и насущные изобретения человечества: нож и тарелка. Появлялись арбалеты, каравеллы, автомобили, телефон, телевиденье, Интернет, устаревали паровые машины, аэропланы, а нож и тарелка всегда были и будут неизменными и незаменимыми.

Каково же было мое удивление, когда эти двое (предварительно дама вручила мне цветы у сцены, заставив наклониться и показать лысину) пришли ко мне за кулисы. Женщина с пониманием заметила, что в жизни я выгляжу лучше, чем по телевизору. Не зная что ответить, я скривил лицо в улыбку. А мужчина, не откладывая в долгий ящик, пригласил отужинать.

– Нет, нет! – воспротивился я. – У меня еще сегодня дела.

– Ну, и мы о делах поговорим, – сказал мужчина. Он смотрел уверенно и со снисхождением, дескать, не трепыхайся, все равно пойдешь. Был он роста среднего, лет под пятьдесят. Особые приметы – нет. Одет неброско, как волк. Жена… глядя на нее, было видно, что муженек в свое время пил, и запоями. Терпение и победа над мужниным алкоголизмом оставляют на женах неизгладимый отпечаток. По возрасту – мужу ровесница, глаза серые, лицо круглое, волосы окрашены в тот неестественно каштановый цвет, который почему-то предпочитают немолодые женщины, не подозревая, что он как печать их немолодости. Платье темно-лиловое с низким вырезом, на большой груди дорогое колье лежало, как на витрине.

– Мы ждем вас внизу, – сказал мужчина.

Я мог бы поднатужиться и отказаться, но… откажешься, а вдруг: там что-нибудь интересное? Вдруг судьба подкидывает тебе сюжет, а ты, олух царя небесного, пренебрегаешь? Часто я отказывался и часто сожалел, начиная с того далекого зимнего утра, когда дедушка позвал меня в цирк, а я поленился вылезать из теплой постельки…

Я знал одного писателя: пьет, пьет, сломал ногу – повесть про медицину написал. Попал как-то в медвытрезвитель – фельетон про пьяниц. Запутался между женой и любовницей – водевиль! Я шутил, говорил: «Если умрешь – напишешь про загробный мир», а он возьми и, вправду, умри. А начинал, как комсомольский работник. В их среде считалось, что они могут не верить в коммунизм, но другие обязаны.

Кстати, в конце 70-х в комсомольском доме отдыха под Москвой отряд военных строителей 5 (пять) лет строил концертный зал. Когда построили – крыша рухнула. И жили военные строители тут же – в доме отдыха. Думаю, что попасть в тот отряд стоило немалых средств и усилий.

Едва мои поклонники вышли, заглянул возбужденный поклонник новых русских бабок. К которым я отношусь хорошо, несмотря на то, что на первой их телесъемке в Москве они, конферируя, объявили меня и… ушли со сцены, унеся микрофоны. Я вышел – две пустые стойки торчат. Уйти нельзя – пути не будет. Кричу: «Микрофон дайте!» Бабки не слышат, а зрители… решили, что это такой комический номер, и стали смеяться.

– Вы знакомы с Коробковым?

– А кто он?

– Ну… Игорь Борисович! – интонацией почтения и осторожности объяснил то ли дежурный, то ли… – Он у нас тут вообще! И супруга его – Зинаида Михайловна тоже!..

У служебного входа (а выход что ж – не служебный, что ли?) поджидали: черный «Ренд Ровел», рядом с ним маячили два молодых лба – водитель и охранник, понял я. И черный «Хаммер». Перед ним стояли Коробков с женой. «Главное, не пить больше двух рюмок!» – напутствовал я себя и смело шагнул вперед.

Место мне предоставили в «Хаммере» рядом с водителем. «Посмотрите наш город!» – гостеприимно предложил Коробков, сам вместе с женой угнездился сзади. И мы поехали. Город, надо отдать должное, за последние годы подбоченился, подчистился. Вот только никак не смирюсь я с этой какой-то химической новоявленной позолотой, слепящей, убивающей пропорции храмов. Выскочили за город и – леса, поля. Взбежит машина на взгорок – простор! «Неужели эта красота – моя родина?!» И вторая мысль: «Почему же мы живем так паскудно? При такой-то красоте…»

Вскорости прибыли на место, и я… обалдел! Много я повидал дворянских усадеб, и напрочь заброшенных, и тех, где дома отдыха, психлечебницы, по-разному они были привлекательны: месторасположением, архитектурностью, запустением, а тут – ахнул! На пригорке белый дом с колоннами на фоне темного уже леса, а внизу – река, огненно окрашенная предзакатным солнцем, и – небо! Очарования невероятного! Если бы я был художником…

– Если бы я был художником, – сказал я, выйдя из машины и глядя вместе с супругами Коробковыми окрест. – Я бы удавился, потому что не смог бы передать все это великолепие!

– А надо быть хорошим художником, – наставительно сказал Коробков, явно имея в виду себя в своем деле.

– А как передать красками тишину и волнующую душу печаль: что уйдешь ты из жизни, а эта красота останется?..

– Прежде чем уйти из жизни, пойдемте сначала в дом, – предложил Коробков, удививший меня фразой, которую мог бы произнести я.