Иван Шестаков - Реприза

© И. Шестаков, 2022

© ИД «Городец», 2022

Таня расплакалась, едва затихли наши стоны.

Я лежу рядом. Во мне нет ни сочувствия, ни раздражения. К липкой простыне меня придавило равнодушие.

До этого я всегда пытался подобрать нужные слова и каждый раз ошибался. Вначале я отучил себя разбрасываться обещаниями, что все будет хорошо. Немного позже в расход пошли уверения справиться со всем вместе. Лишь один-единственный раз я предложил смириться и жить, как получается, о чем тут же пожалел. Все мои слова вызывали ярость и раздражение, но попыток я не оставлял. Однако теперь решил промолчать.

Сквозь шторы пробивается луч света от фар. Он пересекает потолок и ускользает за дверь в соседнюю комнату. Я встаю и следую за ним.

За порогом громадная мастерская, освещенная желтым светом уличного фонаря. Мольберт накрыт брезентом из теней. Напротив табуретка с палитрой. Повсюду картины – на стенах, в углах и на тумбочке. В этой комнате даже присесть негде, даже кресла заняли холсты. Это их комната. Здесь мне не место.

Ногой цепляюсь за рамы, сваленные под стол. Несколько из них съезжают на пол. Я нагибаюсь, чтобы положить их на место, и замечаю среди них недавно пропавшую картину. На ней мы с Таней сидим на красном диване напротив зеркала. На переднем плане изображены наши затылки. За ними – отражение, на котором мы, прильнув друг к другу, скромно улыбаемся. С краю от меня лежит книга, а в ногах у Тани изгибается альбомный лист. С подлокотника на нас смотрит рыжий кот Пим.

Закончив эту картину, Таня произнесла удивительные слова: «Друг в друге мы видим себя и наш маленький мир». Это было пять лет назад, когда мы начали встречаться. А сейчас она похоронила эту работу под грудой рам.

На кухне меня встречает Пим. Он караулит холодильник.

Кота мы назвали в честь Пименова, к живописи которого тот явно был неравнодушен – будучи котенком, он изодрал иллюстрации этого советского художника. Для нас так и осталось загадкой, был ли это протест против соцреализма или таково проявление симпатии у кошачьих. Впрочем, и у людей порой не понятно, где кончается любовь и начинается ненависть.

– Ничего, приятель. Скоро она успокоится, и у нас все наладится, – говорю я рыжей морде.

Как же я рад, что коты не обижаются на слова.

Набрав кружку воды, я возвращаюсь в спальню.

Таня по-прежнему плачет. Предложить ей попить будет неимоверной глупостью. Разве вода может помочь? Так и продолжаю стоять с кружкой в руках.

Таня вцепилась в мою подушку и теперь размазывает по ней слезы, сопли и слюну. Надо прилечь рядом, обнять и не отпускать. Но вместо этого я сажусь на край кровати, разом осушаю кружку и натягиваю трусы.

Иду в ванную.

Холодная вода из-под крана обжигает лицо. Затем еще и еще.

В полотенце остаются последние остатки вязкой темноты из спальни. Но там ее еще полно. Я не могу туда вернуться.

Иду на кухню, ведь это самая дальняя из комнат. Но слизкие тени уже и здесь. Тусклая лампочка им нипочем. Боятся они только огненного Пима, но он защитить меня не может. Надо бежать.

Джинсы мои остались у кровати, поэтому обхожусь трико. Его нахожу в гостиной на диване. Только вот среди разбросанных вещей я не могу отыскать футболку. Но она мне попадается в корзине для грязного белья. Там же находятся носки.

Я накидываю пальто и выхожу в подъезд.

Пока верчу ключом, пытаюсь почувствовать стыд воина, бежавшего с поля боя. Но его нет. Как нет и разочарования от его отсутствия.

Уже давно я ничего не стыжусь. И, кажется, утратив эту слабость, я лишился чего-то человеческого.

На лестничной площадке этажом ниже я встречаю Аркадия Петровича. Пожилой профессор поднимает на меня грустный взгляд и поправляет очки. Вечерами он часто читает в подъезде, выкуривая несколько сигарет. Мы так часто с ним общались, что теперь наш разговор может ограничиться лишь одним взглядом – нам сразу все становится понятно. Вот и сейчас я понял, что у него вновь колет в боку, журнал отказал в публикации, а жена обвиняет чуть ли не в распятии Христа. Должно быть, и он все понял, раз так отрывисто кашлянул.

Спускаюсь вниз и выхожу во двор.

Позади хлопает дверь. Кажется, что впервые я открыл ее перед Таней совсем недавно. Тогда мы еще не были знакомы. Просто я шел к другу на новоселье, а Таня топталась у подъезда. Она все никак не могла справиться с картинами, сверток с которыми норовил выскочить из ее рук.

Мне вспоминается начало той зимы.

Снег хрустит под ногами. Ветер играется с тенями. Лампочка над крыльцом освещает забавную пантомиму – девушка борется с громадным свертком. На ней берет. Под ним ласковый взгляд. А еще скромная улыбка ребенка, которого поймали за хулиганской выходкой, но он уже задумал новую пакость. Я затащил ее поклажу в квартиру и остался там.

Друг уже успел съехать, а я все еще здесь.

Холод пробирается под тонкое пальто. Хоть весна и получила прописку в наших краях, переезжать она не спешит. Без кофты можно околеть. Благо идти совсем недалеко.

Я миную двор и выхожу на пустынную улочку. Немного пройдя, попадаю прямиком на гудящий главный проспект. Тишина осталась за углом, побоявшись пойти следом.

Наш дом, наверно, зачарован. Он, должно быть, находится где-то на окраине, но все его жильцы, сделав пару шагов, переносятся в центр. Но с виду он совсем обычный, хоть и первый в городе был подключен к централизованной канализации. Столь значительному событию Маяковский посвятил стих, в котором упомянул римские акведуки.

Когда-то этот дом возвестил о начале новой эпохи, однако сейчас его фасад разрисован, а в бока здания впились блохи кондиционеров.

Скольжу до светофора. Горит красный. Все смотрят под ноги, а я гляжу на огромную женщину с огромной грудью. Плакат с рекламой нижнего белья. Мне жаль бедняжку. Сидит в одних трусиках и бюстгальтере посреди уральских снегов. Еще и улыбаться заставляют.

Моргает желтый, загорается зеленый.

Я перебегаю дорогу, обгоняю одиноких прохожих и заваливаюсь в бар.

Внутри прохладно, а я в одной футболке. Остаюсь в пальто.

За бутылку крафтового пива берут приветствие и полторы сотни рублей. Я усаживаюсь за столик и осматриваюсь.

Обычно маленький бар набит молодой творческой интеллигенцией, а точнее, желающими сойти за таковую, не тратя больших денег. Ведь глубина человеческой души измеряется разнообразием выпитых напитков, а значит, пить нужно как можно больше и как можно дешевле. Но в этот вечер мало кто озаботился наполнением емкости духа.

Я делаю первый глоток.

Ну, понеслась душа в рай.

Будь здесь девушки, я бы к ним подсел. Поношенная футболка меня бы не смутила. Мой потрепанный вид могли счесть уделом успешного художника. Не смутили бы и мысли о Тане, ведь изменять я начал еще полгода назад.