Иван Шестаков - Реприза

– Понял, – я киваю.

– Сейчас закончи свои текущие дела и можешь прогуляться. Выставка начинается в семь вечера. Завтра можешь не торопиться в офис. Приходи, когда закончишь статью.

Возвращаюсь на свое место. До полудня дописываю текст о театральной постановке, сдаю его и сбегаю под сияющее солнце.

Можно успеть зайти домой, но возвращаться в молчащую квартиру мне не хочется. Пойду лучше в кино на очередной супергеройский блокбастер. Как раз смогу опуститься до уровня современного искусства, раз уж мне предстоит обозревать его.

В ближайшем торговом центре поднимаюсь на верхний этаж и беру билет на последний ряд. Хватаю ведро попкорна и захожу в зал.

Фильм начинается. Я жую под звуки взрывов. Вскоре ведро пустеет, и мне становится совсем скучно. Хочется, чтобы бравая команда провалила свою миссию по спасению мира.

Интересно, почему мы так жаждем увидеть конец света? Неужели только из-за скуки? Нет, скука – это лишь воющий сквозняк. Ветра гуляют внутри нас, словно по пустым заброшенным квартирам. Все жильцы уже съехали, прихватив с собой желание жить. Осталось лишь дождаться конца света. Но, быть может, мы хотим гибели этого мира, чтобы создать на его месте другой? Ведь даже у субкультуры БДСМ еще есть надежда…

Открываю глаза. На экране герой шутит так же, как и десять минут до этого. После этой шутки следует другая, уже знакомая мне сцена. Неужели? Отбросив ведро, достаю телефон. Около семи. Вскакиваю и бегу.

Шумная улица выносит меня к высокому офисному зданию. Над входом громадная металлическая буква «М». Не похоже на галерею. Войдя, узнаю, что под выставку отдали нижние этажи, а выше обосновалась компания Максимова.

К моему приходу торжественные речи уже прозвучали, и гости разбрелись по залам. Оно и к лучшему. Цитаты можно надергать из других репортажей. Это самая скучная часть. Но вот лично с Максимовым стоит поговорить.

Я вешаю бейджик журналиста и достаю блокнот. Осматриваюсь. Делаю пометки.

«На выставке представлены работы зарубежных художников в стиле „поп-арт“ и представителей российского современного искусства».

«В зале с „поп-артом“ повсюду Уорхол – суп Кэмпбелл и разукрашенные портреты знаменитостей».

«Иллюстрации из комиксов в огромных рамах».

«Цветы Такаси Мураками».

«Экспонаты стережет циклопический Микки Маус с черными провалами вместо глаз».

Отрываюсь от блокнота и вижу девушку. Ее волосы завязаны в тугой пучок. Гибкое стройное тело зачем-то спрятали за темно-синей блузкой и черной юбкой. Строгость поверх распущенности.

Девушка поправляет очки, озирая ряд из разноцветных портретов Бетховена. Пухлые губы сосредоточенно сжаты. Хочется разомкнуть их.

Хоть искусствоведами и становятся неудавшиеся художники, о картинах мы болтаем похлеще самих авторов. Обычно пользы от этого никакой, но не в таких случаях.

– Не пытайтесь понять, – обращаюсь я к девушке. – Это бесполезно.

Она оборачивается: улыбка, глаза блестят.

– Почему же?

– Потому что вы пытаетесь найти смысл в самих картинах, а они лишь отражают смысл нашей эпохи.

– И в чем же ее смысл?

– В ее бессмысленности. Наше время лишено содержания, и поэтому искусству нечего отражать. Оно может лишь копировать, – я провожу рукой вдоль одинаковых портретов Бетховена. – Мы лишены своих гениев, и поэтому заимствуем их из предыдущих веков. Мы лишены собственных великих событий, и поэтому из раза в раз возвращаемся к известным историческим датам.

Я прохожу мимо разукрашенного снимка космонавта на Луне и приближаюсь к изображению банки супа Кэмпбелл. С удовлетворением отмечаю, что девушка идет за мной.

Главное, не ослабляй напор. И больше цинизма, ведь на серенады уже никто не ведется.

– Эта работа наиболее точно иллюстрирует заурядность искусства и мира. Художник оказался в пустом мире, где сначала убили Бога, а затем – высокие идеи. Теперь он вынужден изображать простые, заурядные вещи. Сейчас искусство зажато реальностью, в которой есть все, кроме самого главного – смысла. А ведь только смысл способен придать вещам истинную ценность. Поэтому с его потерей обесценились и вещи. Собственно, какая ценность может быть у продукта, который произведен на конвейере? Лишь самая мизерная, которая способна окупить себя лишь при массовом производстве. Нынешние художники смекнули и начали штамповать свои работы в промышленных масштабах. Собственно, это видно по этим рядам банок. А Такаси Мураками и вовсе обернулся настоящим фабрикантом, который нанимает других художников, чтобы те рисовали его веселые цветочки.

Мы выходим из зала с «поп-артом» и оказываемся в окружении современного российского искусства.

– Понятное дело, что художники не могут развернуться в нашем одномерном мире, где все свелось к быту. Поэтому они пытаются сбежать за его рамки. Так мы получаем современное искусство.

Я открываю блокнот и начинаю делать пометки, озвучивая их для своей спутницы:

«Потекшее солнце. Желтое пятно краски вытекает из рамы прямиком на стену и пол. Автор явно хотел выйти за пределы материального мира, изобразив неуловимую идею. Художникам настолько приелась окружающая их тривиальная реальность, что они пытаются контрабандой пронести в нее чистый эйдос. Но если не придать идее определенную форму, то она лопнет, оставив после себя кляксу на холсте».

«Сплошная линия. Игрушечные машинки. На них краской выведены имена: Маша, Петя, Даша и так далее. Попытка изобразить автоматизированность общества с помощью имеющихся под рукой штампов. Обычный постмодернистский конструктор».

«Воспоминания. Плоская панель, на которой закреплены книги, сотовый телефон, рамка с фотографией, ключи и прочая бытовая мелочь. Тот же самый конструктор. Жизнь человека автор свел к вещам».

– Вы с таким упоением рассказываете о современном искусстве. Может показаться, что оно вам нравится, – в мои пометки вклинивается насмешливый голосок спутницы.

Поднимаю глаза. Девушка ухмыляется.

– Мне нравится то, как точно современное искусство отражает современный мир. Подумайте, какого отношения заслуживает жизнь, которая измеряется покупками и коммунальными платежами? Только самого похуистичного. Лишь отрицание сложившегося порядка вещей достойно серьезного подхода. Если же вы придаете значение чему-то иному в жизни, то, поверьте, со стороны это выглядит комично и нелепо. Или отвратительно. Подлинное современное искусство также забивает на серьезный тон предшествующих эпох. Оно не оформлено, половинчато и грубо.

Со стороны раздается мягкий мужской голос:

– На ваш взгляд, все работы вокруг половинчаты и грубы?

К нам приближается мужчина средних лет в синем пиджаке и голубом платке на шее. Его светлые локоны зачесаны назад. Широкий лоб блестит под светом ламп.