Виктор Коклюшкин - Убойная реприза

– Нет, нет! Я – пас!

– И тебе хватит! – подхватила Зинаида. – Побереги сердце!

– Сделать что-то такое, – продолжил объяснять Игорь, поставив бутылку, – чтоб… Не любят меня здесь! – неожиданно закончил он.

– Ну, ты уж совсем! – вступилась за честь мужа Зина. – Тебя уважают. И губернатор… помнишь, что он сказал в прошлый раз? И в Москве…

– Ну, беретесь?

– Нет, – твердо сказал я. – Зря вы меня поили именной водкой, – не подпишусь! Я не массовик-затейник, а вам нужен – именно он!

При малейшем сопротивлении взгляд Коробкова стал похож на взгляд его собаки – угрюмо-давящий.

– Вы хотите, чтобы было хорошо? – задал я прямой вопрос.

– Разумеется. Иначе зачем…

– Тогда не ко мне. Даже если заставите под страхом смерти, хорошо не получится. Потому что – это другая профессия.

Опять я сталкивался с непониманием, опять объяснить было невозможно! В 94-м, и вроде бы умный, богатый человек говорит: «Берите деньги, снимите хороший фильм! Чтоб на Новый год по телевизору! А то показывают всякую ерунду!» Я говорю: «Сейчас конец ноября – не то, чтобы снять что-то приличное, а уж и график новогодних передач составлен! Уж через две недели в газетах будет!» Он с сожалением и каким-то пренебрежением: «Что вы всего боитесь? Работать надо! Идти напролом!» «Какой пролом?! – изумился-возмутился я. – Чтобы сделать что-то достойное – нужно время! Хотя бы полгода! Ну, месяца три!..» Он пропаще махнул рукой.

– Пойми, – на «ты» в упор пёр Коробков. – Нужно перешагнуть барьер, за которым ты окопался. Видел я сегодня, как ты уродовался перед этими… кто в зале! А ты думаешь, им нужны твои сюжеты, намеки, наставления? Я же заметил: у тебя везде проповеди, на хрен им все это нужно! А здесь – все солидно. Люди все видели-перевидели, заграницу исколесили, а ты – удиви! Потому что – пятьдесят лет, это, бля, пятьдесят!

Он в сердцах схватился за бутылку. Стукнувшись взгляд о взгляд с женой, отставил и заговорил со мной ласково по-бандитски.

– Витек, – он назвал меня, как называли в детстве во дворе ребята, – слушай: помоги, я тебе тоже помогу. Не имей сто рублей, а имей – сто рублей… то есть, друзей!

«Ну, что он ко мне пристал? – думал я, глядя в его пронизывающие, покрытые, как лаком, тонкой пленкой ласковости глаза. – Другой сварганит по накатанному в момент! И смеяться будут – где надо, и тосты, и игры, и танцы! Ну, что он ко мне-то прицепился?! Мужик-то не глупый!»

– А как вообще вы попали на меня?

– Земля слухом полнится, – сказал Коробков.

– И этот слух распускает Эдик? – догадался я.

– Не только, впрочем, Эдика я давно знаю.

– Игорь начинал как артист оригинального жанра, – погордилась мужем Зинаида.

– А потом ушли в бизнес? – я продолжал называть его на «вы», что мне всегда легче, а некоторые обижаются.

– А потом я ушел в тюрьму, – четко проговорил хозяин. – Вернее, не ушел, а увели.

– Игорь не виноват, – вступилась Зинаида. – На гастролях…

– В ресторане, – уточнил место действия Коробков.

– … в ресторане к нему пристали хулиганы, и он…

– Сломал одному ребро, – пояснил бывший артист – я вспомнил, он делал пантомиму с жонглированием.

– Он защищался, – продолжала выгораживать мужа Зинаида Михайловна, – их было трое!

– Двое, – поправил Коробков, не отступая от обвинительного приговора. – А ребро принадлежало сынку прокурора… точнее – заместителя. Гаденыш…

– Но мне-то вы ребра не будете ломать? – пошутил я.

– Ну, это как договоримся. Вы все-таки подумайте, я вам позвоню.

Получасом позже меня усадили в «Ренд Ровел», и я укатил, провожаемый от крыльца хозяевами, их собакой и двумя мраморными львами. Один был с веселой мордой, казалось, он готов сказать: «Приезжай еще, посмеемся!», а у льва, что возлежал справа, пасть была зловеще ощерена, казалось, если зазеваешься и не успеешь унести ноги, догонит большими прыжками, и уж тогда!..

Очутившись за воротами, я почувствовал облегчение, будто, как писали раньше в романах, скинул с себя тяжелую ношу. Ехали молча, вырывая у ночи фарами куски дороги и проглатывая их…

– Жрем километры и не подавимся, – сказал я зачем-то вслух.

– Еще неизвестно кто кого жрет! – кивнул водитель на крест у дороги.

Пожилой, внешне невозмутимый, такие раньше возили больших начальников на «Чайках».

– Вдоль дорог должно быть что-то обнадеживающее, – сказал я, давненько подметивший, что похоронные отметки и рекламные щиты съедают радость передвижения.

– «Должно» и «есть» у нас не стыкуются, – произнес водитель отнюдь не тоном извозчика.

– А вы… давно за рулем?

– Как сказать… подводник я. Капитан второго ранга, разрешите представиться. С тихоокеанским приветом!

Я изумленно уставился на него. Подводников и летчиков я с детства уважал непоколебимо. Стоило мне представить, как металлическая махина движется под водой, в кромешной тьме… меня охватывал трепет.

– Обидно-о!.. – передразнивая меня, повторил он рефрен одного из моих монологов. И засмеялся.

Мы свернули на малозаметную бетонку.

– Тут воинская часть… шлагбаум был еще недавно, а сейчас знак висит: проезд запрещен, но кто знает, те…

Попрыгав по колдобинам километров пять, мы вынырнули на федеральную трассу, почти к границе губернского города, где мне предстояло заночевать в гостинице.

Среди таких людей если не крадешь – думают, что не умеешь. А если не обманываешь, думают, что – лох! А если…

На второй день после моего возвращения в столицу позвонил Эдик и тоскливо-туманно спросил:

– Что делаешь?

Я, сидя на диване с газетой, энергично сказал:

– Крашу потолок! Голубой краской, чтоб как небо. А пол уже покрасил зеленой.

Через паузу, через снисхождение к моей болтовне, он продажно сообщил:

– Коробков сказал, что ты уже ничего не можешь. Выдохся… ему показалось. Нет, к тебе он хорошо относится, но…

Мне как плетью по сердцу! Как пинка под зад! Я – не могу?! Я не могу стелиться перед толстосумами! Туфту впаривать им! С поклоном лакейским лебезить и канючить! В том-то, 94-м! У того богатея, возомнившего себя покровителем искусств, деньжата на срочную съемку небывалого по художественным достоинствам фильма взял один человечек! Не погнушался! Видел я потом результат – «Мерседес» и золотые цепи на шее и на руках этого творца. Я даже, когда он сел и брюки задрались, невольно глянул – может, у него и на ногах… на щиколотках цепи? Знаем мы, как спонсорские деньги делятся: пятьдесят процентов продюсер себе в карман, двадцать – за подкладку, остальные в – дерьмо, т. е. в дело!

– Ты что молчишь? Алло… ты меня слышишь?

– Я не молчу, я с потолка слезал, вот сейчас руки о штаны вытираю… Значит, так… скажи своему другу, что это он ни ху… ничего не может! Когда у него этот его полтинник?