Лион Измайлов - Засланцы

– Это – другое дело, – сказала она.

Мы поехали ко мне. По дороге она спросила:

– Надеюсь, у вас дома есть вторая кровать?

– А как же! – поспешил ответить я.

– Обещайте, что будете себя вести прилично.

– Обещаю.

– И не будете приставать ко мне.

– Не буду.

Мы приехали ко мне. Вошли в квартиру. Она увидела, что в моей однокомнатной квартире всего один двуспальный диван.

– А где же вторая кровать?

– Так вот же она, – показал я на диван, – это и есть моя вторая кровать. У меня первой нет, а вторая – пожалуйста.

Она засмеялась и пошла в ванную.

Когда мы укладывались спать, она напомнила мне:

– Вы обещали вести себя прилично и не приставать.

Я не приставал к ней целый час. Она жутко обиделась и сказала:

– Вы не даёте мне спать.

– Но я обещал вести себя прилично.

– А ведёте себя неприлично, – сказала она и засмеялась.

Смех у неё был как колокольчик. Этот колокольчик я потом слышал целых три года, каждый вечер, когда мы укладывались на нашу вторую кровать. А первой у нас как не было, так и нет.

Одно время Аркадий Арканов работал на эстраде конферансье у знаменитых в то время артистов Н. Рыкунина и А. Шурова.

Шуров когда-то в молодости был «нижним» в цирке. Потом перешёл на эстраду.

Они вдвоём с Рыкуниным пели куплеты. Имели, кстати, большой успех. Шуров сидел за роялем, а Рыкунин стоял перед роялем, и оба они пели под аккомпанемент Шурова.

Шуров был довольно большой и крепкий мужчина, не утруждавший себя чтением художественной литературы.

Однажды на гастролях, в три часа ночи, в номер Арканова постучали. Арканов, который обычно ложится очень поздно, с трудом проснулся, встал, открыл дверь. Перед ним стоял Шуров в слезах, завёрнутый в простыню.

– Что случилось? – испугался Арканов.

– Аркадий, – сказал Шуров плача, – вы читали это… – И он протянул Арканову книгу.

Арканов взял книгу, прочитал название и просто потерял дар речи. На обложке книги значилось «Хижина дяди Тома». Книжка, которая потрясла пятидесятилетнего Шурова.

Не знаю, было ли это на самом деле, но если даже Арканов всю эту историю выдумал, то выдумал смешно.

Ещё одну историю рассказал А. Арканов.

Шуров и Рыкунин ехали из области с концерта домой. Проезжали они мимо Бородинского поля.

Рыкунин, задумчиво глядя на Бородинское поле, глубокомысленно сказал:

– Вот, Шура, если бы когда-то Наполеон не погиб при Ватерлоо… – Он сделал большую паузу.

Шуров на всякий случай испугался:

– Что? Что? Что бы тогда было?

– Он бы ещё много чего натворил, – веско закончил Рыкунин.

Вот и вся история, но сколько в ней юмора.

Однажды мы с Анатолием Трушкиным и Михаилом Городинским поехали на гастроли в город Петрозаводск.

Трушкина сегодня многие знают, а Городинского либо вообще не знали, либо забыли. А между тем Михаил Городинский написал когда-то, в восьмидесятых годах, несколько очень смешных рассказов для Геннадия Хазанова.

Часто люди говорят: «Мы за рулём. Причём за одним». А это фраза из рассказа Городинского «В ночное», про то, как советские люди ходили на стриптиз в Италии. Оттуда же фраза: «Блондинка, спинным мозгом чувствую» – ставшая также расхожей.

Итак, поехали мы втроём в Петрозаводск. Там у меня был знакомый директор филармонии.

Начальство встретило нас хорошо, даже пришли в номер к Трушкину несколько человек с водкой и закуской. Выпили за встречу и разошлись.

На следующий день, после концерта, Трушкин позвал нас к себе. Он сказал, что от вчерашнего начальства осталось полбутылки водки и надо её допить. Мы пришли в номер к Трушкину, быстро разлили водку, произнесли тост «Будем!». Я тут же махнул свои полстакана и почувствовал, что это не водка, а вода. Да и как мог Трушкин, при его любви к выпивке, целый день хранить полбутылки водки?

Я понял, что Толя нас разыграл, но не подал виду. Крякнул, сказал: «Хорошо пошла», посмотрел на Трушкина. Тот чуть не захохотал, но, поняв, что я продолжаю розыгрыш, тоже выпил. Мы закусили и стали ждать, когда «махнёт» Городинский.

Миша, маленького роста, в очках, всё время курящий беломор и всё время матерящийся, он не спешил, он курил свою беломорину и разглагольствовал о роли интеллигенции в истории России.

Мы буквально извелись, ожидая, когда же, наконец, он выпьет. Наконец Городинский тоже сказал «Будем!» и опрокинул свои полстакана водки в рот. Что тут началось! Мат стоял несусветный. Мы с Трушкиным умирали со смеху.

– Сволочи! – кричал Городинский. – С этим не шутят! Лучше бы вы со сцены так шутили! Да пошли вы!

Всерьёз обиженный, он с криком выбежал из номера.

Назавтра мы конечно же помирились, поскольку надо было вместе выступать.

На третий день мы поехали в город Костомукшу. Естественно, в поезд взяли бутылку водки. Сели в поезд и, как только тронулись, разлили, выпили по рюмке, потом по второй. Миша, как всегда, держал в руках папиросу и разглагольствовал самозабвенно. Потом они с Трушкиным пошли в тамбур покурить.

А я кинулся к проводнице, взял у неё пустую бутылку и налил туда воды ровно столько, сколько в нашей бутылке было водки. Нашу бутылку с водкой спрятал под полку. Сижу. Жду. Они возвращаются. Я разливаю воду в рюмки. Миша долго говорит тост о смысле жизни. Трушкин выпил, скосил на меня глаза, сдержал смех, крякнул, сказал: «Ох, хороша, зараза» – и стал закусывать. Я тоже выпил, мы стали ждать, когда же, наконец, выпьет Городинский. Он размахивал рюмкой, о чём-то рассуждал. Но вот и он выпил, и снова зазвучал мат, и снова мы умирали со смеху.

– Козлы вонючие! – закричал Городинский, выскакивая из купе.

Однако деваться ему было некуда, через некоторое время он вернулся и сел с нами в купе. На столе уже стояла настоящая водка, мы разлили, сказали тост за Мишу. Однако он злился и свою рюмку не брал, сколько бы мы его ни убеждали, что водка настоящая.

– Вот два дебила, – говорил он, – больше вы меня не купите, придурки!

Мы разлили по второй, крякали, закусывали, а он только приговаривал: «Кретины!»

Наконец мы разлили по последней рюмке, и я сказал:

– Миша, ты можешь нам не верить, но что тебе мешает хотя бы попробовать? А вдруг это действительно водка?

Мы выпили свои рюмки, и Миша наконец решил попробовать из своей.

Он сделал глоток, понял, что рюмка настоящая, опрокинул её всю в рот, и вдруг до него дошло, что у него на глазах мы допили всю водку. Городинский завопил так, что прибежала проводница, думая, что кого-то убивают. Миша потом не разговаривал с нами дня два и смилостивился только в день отъезда.

Мы выпили и разъехались. Он – в Ленинград, мы – в Москву.

Сейчас он живёт в Германии, и говорят, что он там печатается и пишет хорошую прозу.