Леонид Марягин - Изнанка экрана

Одному актеру театра после долгих его стараний и хлопот присвоили, наконец, звание народного. В день, когда был опубликован указ, актер играл главную роль в спектакле. Он купался в роли, тянул паузы. А его товарищи по театру ждали окончания спектакля у накрытого стола в театральном музее, где по стенам были развешаны подарки трудящихся коллективу театра: гайки, болты, вымпелы, отбойный молоток. Спектакль продолжался бесконечно из-за виновника торжества. Когда ожидание стало невыносимым, актер Яковлев, зло вперив взгляд в стену, на которой прямо перед ним находился отбойный молоток, устремил палец в этот шахтерский инструмент и громко заявил:

— Смотрите! Вот этим молотком наш виновник торжества пробивал себе звание!

Режиссеры часто рабы своих жен. Это и трогательно и курьезно. В энциклопедическом Российском словаре, поскольку для отдельной статьи о жене места не нашлось, появилось разъяснение: «В. Наумов — муж Н. Белохвостиковой». С. Колосов — режиссер первых наших телесериалов — на съезде московских кинематографистов, после того как зачитали список умерших между съездами творческих работников, возмутился, недослышав: «А почему в списке нет меня и моей жены Людмилы Касаткиной?»

Снималась сцена на одесском вокзале по картине «Веселые звезды». Режиссер фильма Вера Павловна Строева активно объясняла Ю. Тимошенко и Е. Березину (Тарапуньке и Штепселю), как играть сцену:

— Это должно быть обворожительно, волнительно, восхитительно и пленительно, а потом вы идете в вокзал. Вы поняли?

— Нет, — пожал плечами Тимошенко.

— Тогда слушайте еще раз. Это должно быть обворожительно, волнительно, восхитительно и пленительно, а потом вы идете в вокзал. Теперь поняли?

— Нет, — так же недоуменно ответил Юрий.

— Ну как же! Это должно быть обворожительно, волнительно, восхитительно, и пленительно, а потом вы идете в вокзал! Что же здесь непонятного?

Тимошенко не выдержал — взвизгнул:

— Мне непонятно, что до «потом»?

После долгого перерыва встречаю киргизского режиссера Океева.

— Что ты сейчас делаешь? — спрашиваю.

— «Чингисхана», — отвечает и, в свою очередь, спрашивает: — А ты?

— Я — «Троцкого».

Океев резюмирует:

— Вот и встретились: Чингисхан и Чингиз Хаим!

Бывшего начальника белорусских партизан Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко на короткое время назначили министром кино. Режиссер М. И. Ромм тут же пришел к нему в приемную и через секретаршу передал записку следующего содержания:

«Прошу меня принять. Мне нужно для разговора всего 5 минут. Ромм».

Секретарша удалились и тотчас вынесла другую записку, на которой было начертано:

«Когда у Ромма будет больше времени, чтобы поговорить со мной — пусть приходит. Пономаренко».

Театральный режиссер пригласил своего коллегу на премьеру спектакля. Действо было занудным, и главной достопримечательностью его оказался монолог старого героя, который читает и сжигает письма своих любовниц. На полу лежал лист железа, на нем лист асбеста. Актер, игравший старого героя, бросал горящие бумаги на подстилку, где они и тлели.

Тексты, которые говорил актер, звучали так одинаково и долго, что зритель с удовольствием смотрел на огонь, как смотрят на завораживающее пламя камина.

По окончании спектакля приглашенный режиссер не нашел ничего, с чем можно было поздравить своего коллегу. Но тот подсказал сам:

— Ты знаешь — великий режиссер Мейерхольд уверял, что монолог в театре не может быть длиннее 7 минут?

— Знаю.

— А у меня монолог сожжения писем — 20 минут. Значит великий Мейерхольд, — гордо заключил постановщик, — не все знал!

— Не думаю, — возразил приглашенный, — просто у Мейерхольда в театре пожарная команда была строже.

Чтец Дмитрий Журавлев рассказывал, как одна из первых групп советских туристов приехала после войны в Париж. С утра руководитель группы сообщил:

— Сегодня мы посетим собор Нотр-Дам. Узнаем о истории и архитектуре Нотр-Дама.

— Что вы все про какой-то Нотр-Дам, — возмутились туристы, — нет бы повести нас в собор Парижской Богоматери, про который сам Гюго писал!

Великий Мейерхольд поссорился со своим ассистентом Меламедом, но не выгнал того из театра, а просто перестал общаться напрямую. Гостим — театр Мейерхольда — выехал на гастроли в Киев. И в день первого спектакля Мейерхольд пришел на монтировку конструкций, которой руководил Меламед. У Всеволода Эмильевича возникло желание сделать несколько замечаний ассистенту, находившемуся тут же.

Мейерхольд поискал глазами кого-нибудь, кто мог пересказать Меламеду его замечания, но обнаружил только пожарного в медной каске, торчавшего у запасного выхода.

— Передайте Меламеду, — обратился он к пожарному, — то-то, то-то и то-то...

— Передайте Мейерхольду, — ассистент тоже решил общаться через пожарного, — что я сделаю то-то, то-то и то-то...

— Передайте Меламеду!

— Передайте Мейерхольду!

— Передайте Меламеду!

— Передайте Мейерхольду!

Пожарник удивленно вертел головой.

— Передайте Меламеду!

— Передайте Мейерхольду!

Пожарный принял это как издевательство над собой и, когда очередной раз Мейерхольд сказал: «Передайте Меламеду», взревел:

— Да пошел ты, вон твой Меламед, сам ему и скажи!

Актеру и режиссеру Алексею Дикому, освобожденному из лагеря, где он пребывал по непонятным причинам, предложили сыграть Сталина в кино. Дикий поинтересовался:

— Сколько заплатите?

— Десять тысяч.

— Тогда отправляйте обратно в лагерь.

— Десять тысяч — большие деньги!

— Отправляйте обратно, — настаивал Дикий.

— Хорошо! Сколько вы хотите за роль Сталина?

— Двадцать пять тысяч!

— Почему двадцать пять?

— Рисковать так рисковать!

Руководитель кинокомитета и создатели фильма «Юность Максима» сдавали картину Сталину. Главный герой ленты, как известно, поет городской романсик под гитару «Крутится, вертится шар голубой». После титра «Конец» возникла зловещая пауза и Сталин изрек:

— Большевики на гитаре не играли! Таких не было!

Один из создателей упал со стула в обмороке, другой сидел ни жив ни мертв.

— Мы уберем гитару, — тотчас отреагировал руководитель кинокомитета.

— Оставьте все как есть, — одернул его вождь народов, — большевика с гитарой полюбит народ!

Он знал толк в подтасовках.