Сергей Н. Айк - Как Иван Дурак в столицу ходил

Так-то все знают, мужик наш он терпеливый, что хошь вынесет, но когда вот так, да одно к одному, а потом еще и поверх этого, тут уж конечно, никакого терпения не хватит. Крепко загрустил наш мужик, а значит, и запил крепко, и тут уж пришло время и бабам выть, да и как иначе, если дня без тумаков не обходится, а хозяйство рушится, а горькая, зараза такая, что река в разлив, никак не заканчивается…

Как известно, когда все так укладывается, то либо деревне гореть, либо мужику за вилы браться, благо в каждом дворе не одна пара возле сарая пристроена, ну, чтобы всегда под рукой. Пожар, как известно, в тот год деревню уже посещал, так что мужики сразу перешли к бунту, залив глаза с самого утра, наоравшись возле дома старосты, так что горло только рычать могло, да кашлять, похватали вилы да и двинулись к барскому дому, с одной только целью, разорить барское проклятущее гнездо.

Бабы с детьми в большинстве своем попрятались, так как никто не хотел под горячую руку угодить. И в прятках этих, по чуланам, да сараям сами молились крепко, да дочерей научали, что след делать в такой беде. А еще, конечно, плакали в голос, в надежде, что мужики образумятся. А те, уже громили барский дом, искали сокровищ, спрятанных в тонкой китайской посуде, да разыскивали барыню Клеопатру, со справедливой целью совершить коллективное насилие.

А тут и барыня сама им навстречу, простоволосая, босиком, в одной ночной рубахе. Сама под ноги кинулась и заголосила не хуже любой деревенской бабы…

– Милые вы мои, чем же мне помочь вам?! Сама, скоро по миру пойду! Забрал, паршивец приказчик, и драгоценности, и ассигнации, и бумаги наследственные. Сама горе мыкаю…, – зарыдала, рванула рубаху, нашла меж грудей крестик и поцеловала при всех, – а ежели хотите тело мое на поругание, то вот она я, лютуйте родные, слова не скажу…, мне и так свет не мил.

Мужик наш, он, конечно, того, дикий, особливо когда пьяный, но ведь все равно не зверь, не без внутренней души. Так что остановились они, бить-ломать перестали, стянули кафтан, да барыню им накрыли, от соблазна, да и так, на всякий случай, от сквозняков, то есть. Правда, забрали шторы с гостиной, извинились, как смогли, ну и потупив глаза, вернулись в деревню в великой тоске. И такая это была тоска, такая тоска…. Горькая поперек горла встала, а за дальними холмами, нарисовался он самый, Конец света, весь как есть.

Такая тоска для нашего мужика самая опасная, потому что в ней бездна бесовская, заглянув в которую иной в монастырь идет со страху, иной в разбойники, а те, которые послабже или с недугами внутренними, так и вовсе, мрут без причины. А мужики тем временем молча разошлись по домам, молча же достали чистые рубахи и белые подштанники. Бани затопили, и это несмотря, что до субботы еще целых три дня оставалось. И пока бабы, замолчав от страха, потому как, и им не доводилось видеть столь адской картины, даже и не знали куда лучше спрятаться, поэтому просто перебегали из одного угла в другой, да за занавесками прятались. Мужики же и веревки приготовили, и мыльцем запаслись. Иные же дров нанесли побольше, да возле порога тщательной поленницей сложили. А другие, засев во дворе, насвистывая незнакомые посвисты, принялись косы отбивать, да точилом их править…. И такая тишина встала над деревней, такая тишина…. Ни птичка, ни скотинка не рискнула в такой критический момент подать голос, потому как было бы то знаком, опосля которого ничего уже остановить невозможно…

В ту пору, на другом краю деревни жил дедок один, местные звали его Сучок. Привезла его в деревню Ольга Матвеевна в свои молодые годы, было это еще перед свадьбой, в ее первую столичную поездку. Сейчас уже и не вспомнить, чем тогда еще молодой и горячей барыне Ольге приглянулся молодой Сучок. Хотя, конечно, соображения всякие имелись, только, как теперь их проверить, если главных участников в живых уже и нет, а некоторые вещи человеческая память вообще плохо сохраняет. Так, например, уже и не узнать, какое имя получил Сучок от своих родителей, а нынешнее дали ему местные бабы…, шепотом, конечно, а вот же, прижилось. Так вот, к тому моменту Сучок был самый настоящий дед, ходил с костылем, коим имел привычку размахивать, будучи в великом раздражении. Вел свое немудрящее хозяйство, числился в одиноких, хотя злые языки, а других в деревне и не найдется, чесали про то, что сучок старика еще очень даже пристраивается к известным бабским местам. А мужики только плечами пожимали, мол, от нас не убудет, а одинокому старику, почему бы напоследок не потешиться.

Так вот, Сучок этот, а дело было в церкви, куда бабы сбежались голосить по поводу странного поведения своих мужиков, открыл глаза, прислушался к бабским воплям и сказал, что знает, как можно все дело исправить.

Где-то через час, перед его домом собралось все деревенское обчество.

– Слушайте, сирые, раз нам и барыня не помощница – одна у нас дорога. Идти к самому царю-батюшке и просить его заступничества, или, хотя бы мудрого совета.

Мужики сначала хотели его на смех поднять. Да оно и понятно, как это возможно вообще, из их деревни, из глухомани медвежьей, идти к самому царю, да еще его и просить. Хотели даже сначала делом обидеть старика, но Сучок костылей своей размахался и заорал:

– Дурни вы, а кто же как не царь нам поможет?! Мы его верные подданные. Подати – платили, молодцов в солдаты – посылали, бунтов и разбоя не чинили. Так ведь?

– Так-то, оно конечно так, что мы, нехристи какие?!

– Вот-вот, за царское здравие, и за здравие министров молимся.

– Молимся, конечно.

– А как же…

– Вот, а я о чем говорю, – продолжил дед, – если мы добрые люди, почему же царю-батюшке о нас, горемычных, не позаботиться? Пошевелите своей мозгой. Надо только бумагу правильно написать, да человека верного послать, чтобы и с умом был, и честный…

И такой тут гвалт поднялся, даже и не понятно с чего, орали все, что мужики, что бабы, ну и конечно мальцы, ну, последние, правда, просто с перепугу. Пришлось выжидать, пока шум угомонится…

– Тута, – продолжил Сучок, – важен подход. Первое, надо составить бумагу, а это дело серьезное, на ногах не решишь, поэтому, бабы – геть, домой, хозяйством заниматься! И мелких прихватите, чтобы почем зря по улице не шастали, потому как, дело намечается очень серьезное и не короткое.

Самый большой дом в деревне, не считая конечно, барских хором, был у попа, батюшки Калистрата. К нему-то народ, всем числом и направился. Батюшка Калистрат был мужик с понятием, сам в свое время крестьянствовал, выслушал их на пороге, бороду почесал, да и пригласил в дом, в самую большую комнату.

– Проходите, присаживайтесь, где место найдете.

– Спасибо, батюшка Калистрат, ты бы и сам, присоединился бы к нам, глядишь, подскажешь правильное слово, – предложили мужики.