Габриэль Шевалье - Клошмерль

Мать Туминьона умерла в год свадьбы сына, и Жюдит стала полновластной хозяйкой «Галери божолез». Она обладала коммерческой жилкой и значительно увеличила торговые обороты магазина, которому могла посвятить всё своё время, так как Франсуа Туминьон её ни капельки не отвлекал. Он оказался до жалости хилым и неловким и вдобавок ко всему приводил Жюдит в отчание своей чисто птичьей быстротой. У Жюдит появилась привычка раз в неделю ездить либо в Вильфранш, либо в Лион (якобы по торговым делам). Война сделала Франсуа окончательно бессильным и в довершение всего превратила в алкоголика.

В конце 1919 года в Клошмерле появился Ипполит Фонсимань. Он обосновался в гостинице Торбайона и немедленно занялся поисками необходимых дополнительных удобств. Проще всего было бы их искать у хозяйки гостиницы, но этому мешала подозрительность Артюра Торбайона. Ипполит Фонсимань стал ходить в «Галери божолез» за мелкими покупками с регулярностью, достойной восхищения. Покупая поштучно, он постепенно приобрёл восемнадцать металлических застёжек. (Эти застёжки-кнопки предпочитали носить холостяки, лишённые женской заботы.) Глядя на такие застёжки, сострадательные особы обычно говорят: «Вам бы следовало жениться, сударь». А находчивые молодые люди галантно отвечают: «На такой женщине, как вы, мадам…» В глазах красивого клерка светилась восточная нега. Эти глаза произвели неотразимое впечатление на нашу Жюдит и воскресили в ней пылкость юных лет, обогащённую опытом, который приходит только со зрелостью.

Вскоре заметили, что по четвергам, в тот самый день, когда Жюдит садилась в автобус, идущий в Вильфранш, Фонсимань неизменно куда-то укатывал на своём мотоцикле и неведомо где проводил весь день. Горожане обратили внимание также на то, что прелестная коммерсантка стала очень часто совершать велосипедные прогулки. Она это делала якобы из гигиенических соображений, но забота о здоровье всегда увлекала её на дорогу, ведущую прямиком в лесок Фон-Муссю, прибежище влюблённых Клошмерля. Жюстина Пюте обнаружила, что с наступлением темноты, в то время как Франсуа Туминьон попивал винцо в кабачке, юный клерк проскальзывал в «Тупик монахов», к чёрному ходу «Галери божолез». Наконец, злые языки утверждали, что не раз встречали клерка и коммерсантку на одной из улиц Лиона, изобилующей гостиницами. После этого никто уже не стал сомневаться в опале Франсуа Туминьона.

Эти бесстыжие проделки тянулись более трёх лет, и к осени 1922 года обитатели Клошмерля утратили к ним интерес. Горожане долгое время предвкушали трагедию или хотя бы семейный скандал и теперь, убедившись в полной безнаказанности прелюбодеев, окончательно перестали судачить об этой истории. Во всей долине единственным человеком, который ни о чём не догадывался, был сам Туминьон. Он сделал Фонсиманя своим ближайшим другом, постоянно затягивал его к себе и безудержно хвастал перед ним своей Жюдит. Дело дошло до того, что сама Жюдит запротестовала. Она заявила мужу, что молодого человека видят у них слишком часто. Рано или поздно об этом станут болтать досужие языки.

– Болтать? Но о ком? О чём? – спросил Франсуа Туминьон.

– Ну… Фонсимань… и я… Сам понимаешь, что тут можно наговорить. Эта противная Пюте с удовольствием раззвонит повсюду, что Фонсимань мой любовник.

Эта мысль показалась Туминьону невероятно комичной. Он воображал, что знает свою супругу лучше, чем кто бы то ни был. Уж кто-кто, а его жена никогда не имела склонности к этим занятиям. Больше того, она их не выносила и не раз говорила ему об этом. И Туминьон обратил свой гнев против пакостных клеветников:

– Если ты поймаешь хоть одного – веди его ко мне немедля. Он будет иметь дело со мной!

О всемогущий случай! Именно в эту минуту в комнату вошёл Ипполит Фонсимань. Франсуа Туминьон встретил его с радостью:

– Послушайте, господин Ипполит, я вам сейчас сообщу забавнейшую штуковину. Говорят, вы спите с Жюдит!

– Я?.. – начал заикаться клерк, чувствуя, что багровеет.

– Франсуа, прошу тебя! Франсуа, не говори глупостей! – воскликнула Жюдит, чтобы как-то сгладить неловкость, и залилась стыдливым рурумянцем.

– Дай же мне сказать, чёрт возьми! – упрямо кричал Туминьон. – Не так уж часто можно посмеяться в этом краю остолопов. Так вы забавляетесь с Жюдит? Ну и потеха!

– Да замолчи же, наконец, Франсуа! – повторила неверная супруга.

Но Франсуа завёлся. Он продолжал гнуть своё:

– Скажите, господин Ипполит, ведь вы считаете Жюдит красивой женщиной? Не так ли? А какая там она женщина?! Ледышка она, да и только. Если бы вы смогли её расшевелить, я был бы вам только благодарен. Не стесняйтесь! Я вас оставлю одних – мне надобно заглянуть к Пьешю. Пользуйтесь случаем, господин Ипполит! Постарайтесь доказать, что вы искуснее меня.

И перед тем, как закрыть двери магазина, он снова распорядился:

– Всякого, кто посмеет болтать напраслину, посылай ко мне. Ты меня поняла, Жюдит?

Никогда ещё прелестная коммерсантка не любила красавца клерка с таким пылом. Так было заключено соглашение, основанное на доверии и давшее долгое счастье сразу трём существам.

В тридцати метрах от «Галери божолез» находилось почтовое отделение, которым ведала мадемуазель Вузон, а десятью метрами выше – табачная лавка, где восседала г-жа Фуаш. (Нам ещё предстоит вернуться к этой особе.) Неподалёку от табачной лавки возвышался особняк доктора Мурая, обращавший на себя внимание медной дощечкой и металлической дверью гаража – единственного пока на весь Клошмерль.

Впрочем, и сам доктор Мурай был человеком, единственным в своём роде: пятидесятитрёхлетний здоровяк, багровый, горластый, вольнодумец и грубиян (как говорили шепотком пациенты). В своей врачебной практике он был законченным фаталистом и полностью предоставлял природе заботы об исцелении недужных. Статистика, основанная на пятнадцатилетнем опыте, окончательно убедила его в целесообразности такого метода. Доктор Мурай в молодости совершил ту же ошибку в отношении здоровья своих пациентов, какую юный кюре Поносс допустил в отношении духовного здоровья своих прихожан: он проявил слишком большое рвение. В те времена доктор Мурай штурмовал болезни с помощью смелых и оригинальных диагнозов и резких терапевтических контратак. При серьёзных заболеваниях такая система давала двадцать три процента смертных случаев – цифра, которую доктор Мурай свел к девяти процентам, как только перешёл к простой констатации болезни, методу, облюбованному его коллегами во всех соседних городках.

Доктор Мурай охотно выпивал, проявляя при этом редкую в Клошмерле склонность к аперитивам, – привычку, которую он приобрёл ещё в студенческие годы, длившиеся весьма долго и посвящённые в равной степени пивным, скачкам, покеру, домам терпимости, пикникам и штудиям на медицинском факультете. Тем не менее обитатели Клошмерля очень уважали своего врача, предвидя, что рано или поздно они могут попасть к нему в лапы и он тогда отомстит за обиду каким-нибудь коварным поворотом ланцета при вскрытии нарыва или же зверской жестокостью при удалении зуба. Доктор Мурай, по сути говоря, имел дело главным образом с челюстями обитателей городка. Иными словами, он выдёргивал у клошмерлян зубы, пользуясь при этом ужасающим первобытным инструментом, который никогда не соскакивал, ибо руки доктора Мурая были твёрже железа. Чистку и пломбирование он считал патентованным шарлатанством, анестезию считал излишней. Он полагал, что защиту от боли следует искать в самой боли, а неожиданность в этом деле – лучший помощник. Исходя из этих соображений, он выработал быструю и, как правило, эффективную технику. По раздутой флюсом щеке он неожиданно наносил страшный удар кулаком, отчего пациент едва не терял сознание. В рот, раскрытый для жалобного вопля, он тотчас же загонял свои клещи по самую рукоятку и резкими рывками начинал тащить злополучный зуб, пренебрегая нагноением, воспалением надкостницы и стонами. Объект подобного лечения поднимался со стула настолько ошеломлённым, что немедленно платил деньги. А такая поспешность весьма необычна в Клошмерле.