Габриэль Шевалье - Клошмерль

– Право, вы очень наивны! – сухо проговорил премьер. – Неужели вы думаете, что я целый месяц корпел над этим планом только для того, чтобы передать его сегодня Ранкуру, который выедет к успеху на моём горбу? Разрешите вам заметить, мой дорогой друг, что для эксперта вы слишком плохо оцениваете обстановку.

– Но я думал, – пробормотал эксперт, – что это в интересах Франции…

Оправдание было явно несостоятельным, и премьер-министр почувствовал острую досаду.

– Франция – это я! – прокричал он. – Да-да, пока это так! Потрудитесь, господа, потихоньку сплавить всех этих мартышек в те страны, откуда они приехали. Через несколько месяцев мы для них сварганим ещё одну конференцию. Это даст им лишний повод прогуляться. Так что нечего морочить мне голову с этой конференцией – я её считаю законченной. Вот что: попросите, чтобы меня связали с Парижем. Я хочу переговорить с Лювла.

Последнее возражение выдвинул человек, не проронивший до сих пор ни звука:

– Неужели, господин премьер-министр, вы не опасаетесь, что общественное мнение Франции превратно истолкует ваш внезапный отъезд?

Прежде чем ему ответить, глава французского правительства обратился к своему личному секретарю:

– Какова наличность наших секретных фондов?

– Пять миллионов, господин премьер-министр.

– Вы слышали, сударь, – сказал премьер, – пять миллионов! Стало быть, общественного мнения для нас не существует. Учтите следующее: французская пресса недорого стоит, ведь журналисты зарабатывают гроши. Я это испытал на себе, поскольку начал свою карьеру в прессе, в отделе иностранной хроники… Нет, господа, мы действительно можем спокойно уехать. Разоружимся в другой раз. А пока займёмся Клошмерлем.

Вот таким образом провалилась конференция по разоружению в 1923 году. Судьба народов зависит от всяческих пустяков. Только что мы лишний раз убедились в этом. Если бы Адель Торбайон была менее сладострастной, Тардиво менее предприимчивым, Артюр менее подозрительным, Фонсимань менее легкомысленным, а Пюте менее озлобленной, быть может, судьбы мира были бы совсем иными…

Прежде чем покинуть Клошмерль 1923 года, следует рассказать о том, как закончилось 19 сентября – день, необычайно насыщенный драматическими событиями.

Было шесть часов вечера, и гнетущая предгрозовая жара нависла над удручёнными клошмерлянами. Внезапно над городом пронеслось дуновение бури, колючее, как свирепый зимний вихрь. Три гигантские тучи, похожие на пузатые каравеллы, плыли по небесному океану, гонимые сильным циклоном. Вскоре с запада, подобно нашествию варваров, двинулись безобразные полчища чёрных туч, которые несли опустошение в своих недрах, раздутых от электричества, от огромной массы воды и смертоносной картечи града; похожие на эскадроны бесчисленных завоевателей, они покрыли всю землю тенью и полонили её тишиной первобытного ужаса, всегда готового возродиться в людях, извечно гонимых богами. Азергские горы, быстро терявшие чёткость своих очертаний, внезапно раскололись от грохота. Молнии искромсали их склоны, а ужасные взрывы сдвинули с оснований. Вскоре небеса превратились в тусклое, разорённое и зловещее пространство. Со всех четырёх сторон грозовые вспышки воспламенили мир, и вся планета вздрогнула на своей оси, потрясённая до самой глуби своих тысячелетних недр. В одно мгновение потоки затопили долины, приплюснули холмы и поглотили весь горизонт. Со всех сторон обрушились гигантские, всепогребающие стены воды, отделяя Клошмерль от остального мира и оставив этот городок, проклятый богом, наедине со своей совестью перед лицом безжалостного суда. С неба яростно посыпались градины величиной с яйцо – они неслись наискось, колотили в стёкла, заливали комнаты, где хозяева позабыли закрыть окна, затопляли погреба и амбары, срывали флюгера и ставни, вдребезги ломали ящики с сыром. Порывы ветра отрывали от земли зазевавшихся кур и, повертев ими в воздухе, как опавшими листьями, разбивали их о стенку дома.

С двух сараев сорвало крыши, и они пролетели целую сотню метров, разбрасывая черепицу, как бомбы. Длинная печная труба рухнула в одно мгновенье, как старик, внезапно сражённый параличом. Множество ручьёв, сливаясь тут и там в единый поток, размывали главную улицу, унося в своих мутных водах синеватые и блестящие булыжники мостовой. Кладбищенский кипарис запылал от удара молнии и начал тлеть, как угасающая свеча. Молния, яростная, как орудийная вспышка, сверкнула над церковной колокольней, угрожая ниспровергнуть легкоуязвимое сооружение из балок, легенд и веков. Но потом, изменив свой прицел, она ринулась на мэрию: она согнула, как булавку, громоотвод и рассеяла в прах республиканскую черепицу. Несмотря на хлещущий ливень, она спалила знамя, разбила на фронтоне камень, где было высечено слово «Братство», и наложила свою пылающую печать на деревянный стенд у дверей, где вывешивались смехотворные людские постановления, подписанные Бартелеми Пьешю. Выбрав цель подальше, она метнулась к дверям нотариуса Жиродо и ударила в металлическую табличку, зашипев, как вспыхнувший коробок серных спичек. И этого было вполне достаточно, чтобы вызвать колики у господина нотариуса, уже готового укрыться за бронированными стенками сейфа – истинного обиталища его подлой душонки.

Охваченные ужасом, раскаянием и страхом, клошмерляне сгрудились в самых тёмных закоулках своих домов, трепещущих под порывами бури. Они слушали резкий рокот проливного дождя и всё ускоряющийся стук смертоносной картечи, разбивающей стёкла и черепицы. Но если бы только это! Буря валила виноградники: она кромсала листья, ранила сочные гроздья, швыряла их наземь, топча и лишая плоти и крови – драгоценной и благоуханной крови, которая была кровью всего Клошмерля. Эта кровь текла по холмам, насыщая почву, и смешивалась с кровью Татава и Адели, павших невинными жертвами глупости, злобы и тайной зависти. Всё вино Клошмерля сразу превратилось в воду дождевых ручьёв. Сражённый страшным гневом небесным, городок уже видел себя разрушенным, опустошённым, обречённым на долгий год искупления, – на год, лишённый барышей, на год с пустыми подвалами. Люди приходили в отчаяние, чувствуя, что они покинуты небесами.

– Вот уж наказаны так наказаны!

– Это наверняка святой Рох дождался момента…

– Раз уж все вроде как ополоумели, это и должно было так кончиться…

– Уж слишком много было всяческих пакостей для такого маленького городка, как наш…

– Вот теперь и плати за всё это похабство!

– Вся мерзость Клошмерля выплыла наружу.

– Нельзя же оплёвывать всё на свете!

– Да, уж наказаны так наказаны!

Ещё недавно здесь звучали злобные речи; теперь их заменили плаксивые сетования. Грешниц обуял страх перед небесной карой, и они горько сожалели о своих нечестивых поступках. Дети ревели, уцепившись за юбки своих матерей, собаки в испуге прятались, поджав хвосты. Гуси, как раздавленные, ползали на своих жирных животах. Куры непрестанно пачкали в кухнях, и никто не обращал на это никакого внимания. Кошки, словно наэлектризованные, подпрыгивали, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами, а потом падали наземь, с напряжённым изогнутым хребтом, вздыбленной шерстью, хвостом дугой; они глядели на людское оцепенение своими пристальными зрачками, в которых погасали и зажигались снова дьявольские огоньки.