Виктор Каншиев - Камушки

Открывая книгу Виктора Каншиева «Камушки», с головой окунаешься в повесть и рассказы. Автор прав: всё начинается с любви. Если она первая и счастливая, то жизнь удалась. Если первая и она же последняя, то, как говорят, – туши свет. Спасение только в работе. В повести

«Туши свет» Виктору Павловичу удалось правдиво показать жизнь небольшого отделения химлесхоза, затерявшегося в глухой северной тайге. Главный герой произведения

– Тушитель, он же Михаил Иванович, личность не ординарная. Всего в ней полно: и мёду, и дёгтя, как и у всех обитателей участка. Тем не менее, Тушитель – душа коллектива, хотя в нем крепко засела боль первой любви, неудавшаяся семейная жизнь в послевоенные годы, а с ними и одиночество. Однако в условиях неустроенности и скитаний его жизнь окончательно не сломлена.

В книге читатель обратит внимание на замечательные пейзажные картины северного края. Виденное и пережитое автором передаётся открыто и доходчиво, где с чувством некой грусти, где с иронией и тонким юмором. Редко кому удаётся в коротких произведениях раскрыть их содержание и заинтересовать читателя, а у Виктора Каншиева это получается.

Надеюсь и уверен в том, что повесть и рассказы найдут своего читателя. Желаю Виктору Павловичу новых интересных работ на литературном поле.

Владимир Лежнев, поэт,

город Череповец

«…Несчастие, не есть неустранимая основа бытия, а – мерзость, которую люди должны и могут отмести прочь от себя».

М. Горький

Всё начинается с любви. Ты с высоты красоты своей меня столкнула наземь. Треснул скелет. Но стержень уцелел. Я харкал кровью и жил. Шестым чувством чуял: спасение – в работе. В работе, от которой будет трещать хребет. В работе на всю жизнь. Работа должна приносить радость. Я менял профессии. Попал в торговлю. Торговый работник должен быть хитрым. Буфетчица Галя утверждала: «Кто не хитрый, тот – дурак!».

Я не был хитрым. Я был молодой и неопытный, не соответствовал занимаемой должности. И «прогорел». Мне предстояло возмещать ущерб – две тысячи рублей. Как сказал поэт:

Эта жизнь ещё так благосклонна,

Не в беде искупала – в воде.

Светлый мартовский день. Лесная дорога со скрипом ложится под полозья розвальней. Лошадёнка, кося тёмным глазом на конец трёхметровой вицы, бежит бойко, но без усердия.

Давай, Малюта, давай, шевелись, а то включу форсаж дак ошалеш опять! Возчик смеётся, видимо, вспоминая, как она «шалет от форсажа».

Тем временем дорога выбегает на край поляны, теряется, исчезает, и катит блеском полозового следа назад к людям, к цивилизации. В конце поляны – ветхая покосившаяся избёнка с заплатами выцветшей толи, фанеры. Если б не тёмная нитка тропы к дверям да не поленница, вряд ли поверил бы, что это жилище человека обитаемо. Наш путь пролегает мимо, туда, где за озёрной губой, у обреза воды, приютилось несколько избушек. Это и есть центр мастерского участка химлесхоза. Розвальни, скрипом поприветствовав избёнку, уже стали прощаться со старой знакомой, как та, хлопнув дверьми «выплюнула» человека, держащегося за прореху штанов. Человек быстро помочился, судорожно по – рыбьи трепыхнулся, и, вякнув в сторону воза нечленораздельной фразой, исчез в избе.

– Кто это?

– А – а – а… Дурмашина, познакомишься ещё.

Первые дни лесной жизни. Мастер подселил меня к двум солдатам. Ребята охраняли усилительный пункт проводной связи – большой, светлый дом на вершине горки. Внизу – избушки химлесхоза и богатое рыбой озеро. По утрам, на берёзы, что стоят вокруг УП, прилетают тетерева.

Утро. Готовлю завтрак. За стеной голоса, связиста и ещё чей – то лающий.

– А где этот голубок? Мне Кузьма говорил, что нового бича привёз, молодого, здорового.

– А тебе какое дело до него? Вали отсюда со своей брагой. Вали, а то…

Треск дверей в коридоре, шарканье, на пороге кухни – мужик с двумя трехлитровыми бутылями браги. Одну он прижимает к груди как ребёнка, другую держит за горлышко. Встреча взглядов. Гость, как бы наткнувшись грудью на что – то, пятится. Впрочем, это длится не долго, как – то неуловимо шаркнув ногой, он входит, и ещё не совсем уверенно, но и без особого стеснения начинает разглядывать меня, показывая многозначительным взглядом на бутыли:

– Знакомиться пришёл.

Гость выше среднего роста. Плечи узкие, но развёрнуты. Грудь хилая, но колесом. Узкое лицо, высокий лоб. Движения быстрые, нервные, эксцентричные. Рыжая клочкастая шевелюра явно враждует с расчёской, не признаёт её и отрицает. Из перекочевавших на стол бутылей наполнены кружки.

– Ну, давай! За уважение.

– Извините. Я не пью.

– Брезгуешь… Да Туши свет – я! Бери, пока есть, потом не будет.

Чищу картошку и молчу. Вскоре, «приняв на грудь» пару кружек, мужик орал на крыльце:

– Знаем мы вас, непьющих, не е… До первой большой получки

– голубки, а после – возле мово туалета раком лазите! Хороших я тут что – то пока не видел…

Прошла неделя. Под вечер, при первых уже звёздах, Горобец брёл домой. Налимов на самоловках не оказалось. Полдесятка окушков, пойманных на блесну, пошли на наживку. Без единого хвоста, усталый и голодный, шагнул он в остывшую избушку. Долго ломал спички озябшими руками, – коробок попался старый и они не загорались. Зажёг лампу. Ломал сухие лучины, топил печь, курил, отогреваясь у раскалившейся чугунной плиты. Снял дребезжащий крышкой, ключом кипящий чайник. Минуту помедлив, вышел в сени, полез на чердак, где под коньком висели в наволочке ржаные сухари. Мочил их в кипятке, грыз, чуть посыпая солью, глядел на горящие поленья. Поев, закурил, потянулся к висящей в углу недовязанной сети.

…Вошедший, с охапкой дров, связист смеётся:

– Вон, Тушитель домой прошёл. Он нынче «в толку», трезвый.

Иди, познакомишься и всё насчёт рыбалки узнаешь.

Изба Тушителя. В тёмных сенях, загремело под ногами покатившееся ведро. Хозяин встретил лаем:

– Что, с аванса ещё не расчухалсь? Всё ещё раком лазишь? Какого тебе надо?

– Поймал чего?

– Эт дело моё!

Потрескивают в печи дрова, слегка парит чайник, мирно тикает будильник, дымит самокруткой Тушитель, привычно орудуя клещицей [1] Клещица – иглица для вязки сетей , ведёт насадку сети. Чувствую, мужик этот понимает всё. Начинаю без предисловий:

– Михал Иваныч! Вергилий, поэт такой был, во выдал когда – то: Встала и обратясь, проблистала выей румяной,

И как амброзия, дух божественный пролили косы, С темени пали струёй до самых ног одеянья,