Александр Пономарев - Вкус к жизни

– А то, что она занюханная до невозможности, – продолжил задавать провокационные вопросы я, – ничего? Желтая вон вся, страницы, слипшиеся…

– В том-то вся и соль, любезный. На ней осела, не побоюсь этого слова, пыль минувших лет. Причем каждая ее историческая пылинка на вес золота будет. Вот и выходит, чем потрепанней фолиант, тем он дороже.

Он сложил губы в обидчивую трубочку и, поплевав на обложку, протер ее рукавом своего сюртука.

– А даже если и пожухла слегка, так это лучшая гарантия того, что вещица настоящая, не репринтное издание, не левак, понимаете?

– К тому же изрисованная сплошь, – не унимался я, расчесывая себе запястье, будто меня укусил комар. – Каракули какие-то везде, будто ручку расписывали.

– Скажете тоже – каракули. Культурное наследие!

Он взял с полки какой-то букинистический журнал и с чувством продекламировал:

– Оставленные на полях раритетного издания заметки известных людей могут увеличить стоимость книги в несколько раз.

– Так-то ведь известных, а тут непонятно кто отметился.

– Ваша правда. Оттого и дороже в два раза только.

– Ну в два так в два, – не расстроился я, вспомнив, что у меня на первой странице стоит экслибрис дяди-букиниста. – В два раза – это, пожалуй, тоже неплохо выйдет.

Я еще раз пролистал книгу, прежде чем поставить ее обратно на полку.

– Ой, смотрите, двух страниц не хватает как будто…

– Эка печаль, – лукаво прищурился хозяин, убедившись в справедливости моих слов. – Сколько страниц в ней всего – триста? Вооот. А тут парочка какая-то несчастная? Мизер, честное слово, меньше процента даже. Что есть они, что их нет. В рамках статистической погрешности, можно сказать.

Наконец он приблизил пенсне к моему лицу и кисло улыбнулся.

– Эх, гулять так гулять, предлагаю вам скидку… однопроцентную. Даааа, с ума я сошел, видно, в убыток себе отдаю. Ну как, по рукам?

– Вряд ли, – сочувственно выдохнул я в ответ. – У меня у самого такая имеется. Вот взгляните, – размотав газету, я вытащил на свет Божий двойника той, что торговалась стариком-антикваром. – Хоть и ценная вещь, но мне совершенно без надобности. Возьмете? На тридцать тысяч, понятно, не претендую, ведь не на голом же энтузиазме вы тут сидите, но дешевить, извините, тоже не намерен.

Лицо антиквара из красного сделалось бледным, даже в синеву стало слегка отливать. Нос еще больше заострился. Он понюхал из своей табакерки и протер пенсне.

– Сказки принесли, говорите, пчхи, – проскрипел он разочарованно. – Да уж, нашли чем удивить в наш-то просвещенный век. Вы, молодой человек, похоже, не совсем в теме, что у порядочных людей на повестке сейчас.

"Вот тебе и здрасьте! А мне до сих пор казалось, что сказки Андерсена на века."

– Надо же. И какие вещи востребованы, по-вашему?

– Естествознание в цене, история, – начал загибать пальцы старик, – энциклопедия Брокгауза и Эфрона еще. Одним словом – реализм. А вы со своими сказками пожаловали! Даже не знаю, что вам тут посоветовать, уважаемый. Кстати, этот экземплярчик, – он презрительно кивнул в сторону своего Андерсена, – полгода уже на полке маринуется. Даром никому не нужен, а уж за подобные деньжищи тем более. Вы первый за все прошедшее время, кто на эту лабудень глаз положил. Я-то, дурак старый, перекрестился было, что и на нее свой простофиля нашелся. Только, видно, скоро лишь сказка сказывается.

– Но ведь Сытин же, редкая вещь, как бы первый до революции…

– Опять вы заладили свое – Сытин, Сытин. Что вам дался этот Сытин? Сытина много на рынке стало теперь, надоел всем до смерти. Вот если бы вы Пантелеева принесли, тогда другое дело, тогда я точно отсыпал бы вам, не торгуясь. А тут какой-то Сытин. «Ладно, дайте-ка ее сюда», – сказал он и, брезгливо сморщившись, взял книгу в руки. – Ну точно, все так и есть, вон листочек загнут, а еще царапина, видите, на обложке? Дааа, реставрация нужна серьезная. Без больших затрат не обойдешься. Не уверен даже, имеет ли смысл в нее вкладываться.

– Впрочем, как пожелаете, – я потянул было книгу на себя.

– Да погодите, погодите вы, – он живо отстранил мою руку, – горячий какой. Я же не сказал – нет. Сложно, говорю, с реализацией дальнейшей придется. Цена от этого падает сильно.

– Что ж, падает так падает, – вздохнул я, отчаянно почесываясь. – Уступлю за десять тысяч в таком случае.

– Желтая какая-то она у вас, выцвела вся. Две тысячи дам, если хотите.

– Сколько? А то, что печать хозяина на титульном листе стоит, пыль веков, сами же говорили, – ткнул я пальцем в фиолетовое клеймо. – Побойтесь Бога, накиньте еще хотя бы столько же, за культурное наследие.

– Это-то наследие? Мазня какая-то неприличная, – скривился он, посмотрев на именной знак через увеличительное стекло. – Эдак я вам сейчас сам под Хохлому ее разрисую и денег потом попрошу. Дефект – это батенька, де-фэкт, – повторил он, смакуя последний слог, – так что – тысяча, вот мое вам последнее слово, пчхи.

– Черт с вами, штука так штука, – махнул рукой я, – легко пришло – легко ушло. Бог дал – Бог взял. Только деньги вперед пожалте.

Антиквар, громко шаркая ногами, пошел к сейфу. Там он долго возился с ключами, время от времени бросая подозрительные взгляды в мою сторону.

– Скажите, кто я, если не старый дурак и не безнадежный романтик? – бормотал он, отсчитывая дрожащей рукой мятые сторублевки. – Что мне с этой напастью делать прикажете, солить этого Сытина, что ли? Ну да раз обещал…

Уже на выходе я припомнил, что у меня среди всего прочего сам Пантелеев на антресолях пыль собирает: "Интересно, а вдруг на нем повезет озолотиться".

– Любезный, вы вроде намекали, что Пантелеев сейчас в цене…

Повернувшись лицом к хозяину, я увидел, как тот с довольным лицом ставит новую книгу на полку, как раз вместо того экземпляра, который привлек мое внимание накануне…

Станислав Николаевич Сидоров утратил вкус к жизни. Это фундаментальное чувство оставило его примерно в тот момент, когда районный врач, уткнувшись подслеповатыми глазами в медицинские бумажки, вынес зловещий вердикт: «Гепатит С в запущенной форме.

– Да уж, дрянь дело, батенька. «Я нынче за вашу печенку и рубля, поломанного не дам», – сказал он, протирая очки, – одним словом – приплыли-с.

– К… куда-c приплыли? – под ногами больного качнулся пол, а в голове, ударив в литавры, заиграл траурный марш Шопена.

Стас всегда был впечатлительным человеком. Его отнюдь не скупое воображение добавляло ему приятных бонусов к личной жизни, конечно, но с другой стороны, превращало малейшее беспокойство в настоящую муку. А тут еще целый повод подвернулся.

– Хотя к нотариусу вам бежать рановато еще, – невозмутимо продолжил доктор, заметив, как набухла кровью синяя жилка у виска пациента, – поживете еще, глядишь, чуток, а там…