Ник Шурупов - Ярмарка тщеслОвия

Но не вдруг они, в своём блеске, на белый свет появились. Трудом всё добыто. Потому как вкалывал он, упирался, пахал. Ночей недосыпал, жилы рвал. И мозгой без конца шурупил, кумекал.

Кто не знает про алмазный кратер, вырытый людьми в приполярной тундре? Космонавты эту агромадную круглую дыру в земле с орбиты наблюдают. Говорят, издалека видно – как тюлений глаз в космос глядит. Сколько оттуда породы самосвалы наверх вывезли!.. Просевают-промывают эту серую земельку куба митоннами – и собирают по крупинке алмазное крошево, а порой и камушки. Курочка по зёрнышку клюёт, – так и добытчики алмазов.

Всем хороши алмазы, только ведь не хлеб-соль, не разжуёшь, и витаминов в них нет. А кушать-то работягам надо! Издалека, за тыщи вёрст много ли им привезёшь, то там, то здесь прореха. Вот Иван Иваныч со своим хозяйством и пригодился. Мы вам калории-витамины – а вы нам камешки. Огурчики-помидорчики там… петрушка-укроп… молоко-сметанка. А взамен алмазное сырьё. По бартеру! Баш на баш. Бартер – хорошее слово, хоть и не нашенское. Надёжное.

Вот так постепенно и засверкали лыжи Иван Иваныча – как якуцкие снега в полнолунную ночь. Легенда потом чуть обобщила, приврала, приукрасила – про ночь и звёзды, внезапную пургу… На то она и легенда, чтобы не тянуть резину. Легенде подавай всё сразу, потому она в одночасье его таёжные лыжины алмазами засыпала. Так, да не так. Не с неба свалилось. Трудом, только трудом…

Стаса Мормышкина вывела на Иван Иваныча сама судьба, и проделала она это с присущей ей невероятной точностью. Впоследствии все его знакомые не могли не признать эту встречу судьбоносной, потому ох как много она в действительности принесла им обоим.

В самый канун легендарного лыжного броска Иван Иваныча через тундру в столицу Стас словно бы по чудесному наитию приехал на рыбалку в дикие якуцкие края. Впрочем, по чудесному ли? Чутьё, чуйка у рыбака – первое дело. Где расположиться на берегу, каким прикормом рыбу приманить, куда забросить удочку… это сильнее, чем наука, это как озарение. Так и в большой дружбе. Верно заметил поэт: «Предчувствую тебя! Года проходят мимо…» Конечно, мимо Мормышкина года не проходили, он не позволил бы им такого. Однако настоящую, большую дружбу, как, например, у Герцена с Огарёвым или у Маркса с Энгельсом, он в жизни ещё не находил. Только предчувствовал. Может, потому и скитался с верным спиннингом по белу свету…

Разумеется, друзья-товарищи у Стаса, как и у всякого общительного рыбака, водились, но как-то со временем они поредели, порастерялись, отсеялись. Не выдержали, как сказал бы философ Кант, его категорического императива. У Стаса с годами этот императив, то бишь нравственные требования к мужской дружбе, становился всё категоричнее, а у его приятелей, наоборот, слабел. Вот ещё вроде бы недавно вместе рыбачили, пили чаёк у костра из закопчённого чугунка, говорили по душам, а глядь… рядом уже никого. А всё почему? Не так, как надо, любили они родимую мормышку. Одни, бывало, примут перед рыбалкой сверх нормы и стоят с удочкой в руках, дышат перегаром, ажно рябь по воде. А рыба, она всё понимает. Ни словечка не скажет – но почует. Уплывёт подальше, заляжет на дно. Или, боже сохрани, песню друганы заведут, заорут благим матом, или стихи какие по пьянке начнут читать с подвыванием. Тогда считай пропала рыбалка, ни один поплавок даже не вздрогнет. Нет, с подобными рыбаками тройной ухи не сваришь, разве что тройной одеколон по утрам хлебать. Это – не соратники. С ними не по пути.

К тому времени, когда он попал в приполярные якуцкие широты, Стас Мормышкин порыбачил уже на стольких реках, озёрах, морях и океанах, что вполне был достоин попасть в Книгу Гиннесса. И, если его достославное рыбацкое имя не было туда занесено, то лишь по ошибке и недосмотру, что объясняется узколобостью этого самого Гиннесса, не понимающего сути вещей.

Истинным мудрецам известно: рыбалка не идёт в счёт жизни. Старые рыбаки это хорошо знают, только никому не говорят. Иначе бы все схватились за удочки и кинулись к водоёмам, и тогда прощай покой. Население Земли вскоре возросло бы в разы из-за увеличения продолжительности жизни. Рыбы и так мало, а тут и вовсе на всех не напасёшься.

Стас смолоду сделал для себя это открытие. Сначала почуял, а потом в достоверности убедился: рыбалка – тайна тайн жизни, её заветный эликсир. О, если бы родиться с удочкой в руках, тут же закинуть её в воду и сидеть, глядя на поплавок, не отрываясь ни на что… тогда можно было бы стать бессмертным! Однако это идеал – увы, недостижимый. В реальности получается не так, много чего на свете, что поначалу отвлекает от благодатного, с помощью удочки, выпадения из беличьего колеса забот.

Но уж когда Стасу удалось справиться с текущей суетой, он, как нынче говорят, оттянулся по полной. Так леска благосклонно, с ласкающим душу тонким свистом разматывается в воздухе, когда закидываешь спиннинг. Сладостный миг! Мормышка, блеснув, неслышно плюхается в воду, уходит на глубину… и на душе не выразимое словом счастье! Вот оно когда оба-два: этот недотёпа Фауст и его незадачливый сочинитель – повержены. Мгновенье остановлено – оно прекрасно!..

Стас Мормышкин с той первоначальной поры изрядно пожил на свете, что поделать, постарел – но благодаря рыбалке остался внутри молодым, по крайней мере куда как моложе своего внешнего облика. Он даже ведать не ведал, сколько ему лет на самом деле, – что помнить о всякой чепухе, почём зря время терять? Когда с тобой мормышка и ты блаженно следишь за покачивающимся на воде поплавком, течение жизни замирает, и ты воспаряешь в иные её измерения, где времени нет. А может, кто знает, годы и назад отматываются, как показания электросчётчика, когда перекидываешь провода?.. Ну, это пока неизвестно, наука ещё не в силах выяснить. Зато уж то, что нимало не стареешь в эти часы, доказано опытом – неопровержимо и точно.

Тут надо бы отметить вот что. До встречи с Иван Иванычем рыбацкая география Стаса Мормышкина охватила чуть ли не весь глобус, уж не говоря о российских просторах, ныне именуемых россиянскими.

Если сначала от его мормышки стонала плотва, окуни, караси и щуки Подмосковья и Нечерноземья, то потом он посетил Каспий с его осетрами и белугами. Следом направил свой маршрут на мурманские и архангельские севера, изрядно сократив там запасы сёмги. Далее принялся за добычу сибирских тайменей, ленков и хариусов. Затем добрался до несметных стай дальневосточного лосося и тому подобное. Если бы русская рыба умела говорить, она бы давно возопила к небу или по меньшей мере обратилась бы с посланием к международному суду в Гааге с просьбой о пощаде. Однако рыба безмолвствовала, как народ в знаменитой драме Пушкина.