Алексей Мягков - 7 футов над килем

– Это ещё не всё, – продолжал Сипунов. – Елозил он меня мордой по столу и карами всякими грозил, а как отпускать стал, то и говорит: «Идите, товарищ Сипунов, и хорошенько подумайте о своём поведении, а если чего заметите странного или нехорошего в склонностях замполита, то ваш долг – тут же поставить нас в известность». Ну что ты скажешь?

Но говорить приятель не мог, а когда смог, то предложил проучить зловредного замполита.

– Как же его проучишь? – вздохнул Сипунов. – Нет, надо проситься на другой корабль.

– Там будет то же самое, – утешил его приятель. – Слушай, ты же у нас артист-пародист и всяким голосам можешь подражать!

– Ну и что? – вяло отреагировал Сипунов. – Предлагаешь голосом этого, с позволения сказать, гомо сапиенса обматюгать начальника политотдела? Не пойдёт!

– Думай сам, – заключил приятель и кивнул на телефон оперативной связи.

Сипунов задумался, и по ходу размышлений лицо его менялось от грустного к оживлённому и, наконец, утвердилось в злом, весёлом и нетерпеливом.

– Вызывай мой крейсер, – бросил он товарищу. Тот снял трубку и, дождавшись ответа, попросил: «Дайте “Башню-23”!» – Держи! – он протянул трубку Сипунову.

Сипунов откашлялся в кулак и произнёс: «Замполита мне!»

– Ой! – испугался приятель, узнав грозные адмиральские интонации.

– Замполит? – продолжал Сипунов. – Как у вас обстановка на борту? Понятно, понятно… Так, а к завтрашнему мероприятию всё готово? Что значит – “не в курсе”? Я ещё неделю назад отдал устное распоряжение! О чём вы там думаете? Повторяю ещё раз для нерадивых, завтра в базовом матросском клубе состоится общефлотский конкурс на лучшую колоду для рубки мяса! Участвуют все корабли и береговые части. Знать ничего не хочу! Утром, перед конкурсом, явитесь ко мне в кабинет и предъявите изделия! Проконтролируйте остальные корабли! Выполняйте!

– Пропадём! – закручинился приятель, когда довольный Сипунов лихо бросил трубку. – Вычислят меня, как врага народа, и тогда…

– Обойдётся! – легкомысленно отозвался Сипунов. – Смотри, не болтай! Ну, я пошёл.

Дежурный задумался о последствиях им же спровоцированной глупости, и некоторое время пытался гадать, чем же всё кончится, пока служебные обязанности не отвлекли его от опасливых размышлений.

На бригаде же медленно, но неуклонно взрастала нездоровая суета. Она могла бы вмиг прекратиться, если бы кто-нибудь снял трубку и переспросил насчёт проклятых колод. Но решиться на это никто не желал, и липовое указание, пущенное шкодливым капитан-лейтенантом, вступило в действие.

Десятки самых рукодельных матросов и старшин, забыв про отдых, остервенело тесали неподатливые дубовые чурки, подгоняли их друг к другу, строгали, полировали и тут же передавали другим, не менее искусным, которые вырезали на них изображения кораблей, пушек, якорей, флагов и прочих атрибутов морской славы. Медники ковали широкие звонкие обручи для скрепления колод, и среди всей этой людской занятости метались замполиты, озабоченным матом поощряя личный состав. Справедливости ради следует заметить, что трое из четверых замполитов бригады страдали невинно, за компанию, так сказать. Они, возможно, даже знали, что означало слово “гомо сапиенс”, но тут уж вступил в силу закон воинской службы как высшей формы общности людей. Ночь прошла в трудах и тревогах, но к утру на причальной стенке красовались великолепные колоды, поражавшие взор уставной соразмерностью пропорций, блеском и прихотливой вычурностью рельефов. Ожидая транспорта, четверо пастырей ревниво косились на соседские изделия, пытаясь предугадать их судьбу, а значит, отчасти и свою, ибо знали, что все явления жизни есть лишь идеологическое движение материи и могут оцениваться только с этой точки зрения.

Однако случись и впрямь подобный конкурс, судьи оказались бы в немалом затруднении – так хороши, так свежи были все колоды! От них исходил дух самоотверженной флотской бодрости, основательности и готовности ко всему, что вообще может произойти.

Тут, однако, случилась накладка: грузовик, выделенный для перевозки деревянных шедевров, вышел из строя, других свободных машин не было, и после продолжительной ругани с тыловиками замполиты, скрепя сердце, согласились на гужевой транспорт, в то время ещё имевшийся на вооружении.

Экспонаты были с осторожностью погружены на телегу, следом взошли комиссары в парадных тужурках, и каждый, поддёрнув брюки, уселся на свою колоду. Пожилой старшина-возничий оглянулся, хлестнул рахитичного конька, и повозка покатилась. Сзади рысью припустил сводный отряд отутюженных матросов, от которых за версту шибало «Тройным» одеколоном. Обыватели, привыкшие, казалось бы, к военно-морским причудам, при виде торжественной процессии останавливались и обменивались мнениями. Высказывалось даже нелепое предположение о возобновлении смертной казни через отсечение головы, и что четверо капитанов второго ранга, сидящих на телеге с отрешёнными лицами, есть первые жертвы возрождаемого варварства. Навстречу кортежу выскакал на кобыле капитан-лейтенант Сипунов и был немало поражён, а, пожалуй, и напуган столь быстрым результатом вчерашней шутки. Однако он приблизился к повозке и почтительно испросил разрешения сопровождать колесницу. Недоброжелатель его смягчился и дозволил. Сипунов с похоронным лицом поехал впереди, и с этой минуты шествие приобрело окончательную завершённость формы.

У штаба телега остановилась, и замполиты, выяснив, что начальник ещё не прибыл, велели матросам тащить колоды в его кабинет, как и было приказано накануне. Сипунов же получил разрешение следовать на корабль.

Ещё привязывая лошадь к кнехту, он уже выяснил, что его приятель – дежурный отбыл на гауптвахту, что доказывало несомненный профессионализм особистов и надёжность флотских средств связи.

Сипунов галопом поскакал к узилищу и, задобрив стражу, отправил приятелю короткую записку: «Ну, как?» и мгновенно получил ответ: «Я тебя не выдал, гнида!» В ближайшем гастрономе Сипунов купил две бутылки коньяка – одну он презентовал дежурному по гауптвахте на предмет послабления режима заточения, а вторую просил передать товарищу, что и было незамедлительно исполнено. В ответ пришла записка: «Прощаю!», и успокоенный Сипунов отправился в гавань, где на причале красовались все четыре колоды. Замполит, не знавший, что такое “гомо сапиенс”, завидев всадника, подбежал к нему и, ухватившись за повод, прошептал уже знакомое Сипунову слово – “гнида”. Но капитан-лейтенант, зная, что доказательств его греха нет, решил, что этот обойдётся без коньяка.

– Это всё от половых излишеств, – заключил доктор, снимая очки.