Анатолий Белкин - Великие и мелкие

– Мы не должны останавливаться! – заявил он Огарёву.

– Я и всё, что у меня есть, – твоё! – пылко произнёс Огарёв. Он весь сиял и умолял друга ещё что-нибудь придумать.

Перебравшись в Лондон, Герцен задумался о крестьянском вопросе и решил помочь общественному движению в России конца 1850-х – начала 1860-х годов. Но сделать это было непросто. Опытная и хорошо организованная русская секретная полиция уже давно держала его в поле своего зрения. Требовалась свежая идея. И Герцен придумал! Он решил использовать для борьбы за светлое будущее то, что этому будущему мешает. Учитывая повальную религиозность тёмного крестьянского населения России, он на деньги Огарёва договаривается с судоверфями Верхнего Клайда о перевозке в Россию «партии церковной утвари», а с хозяйственным управлением Синода – о размещении заказа на её изготовление в Англии.

На металлургических заводах Бирмингема он помещает заказ и отливает несколько сотен небольших колоколов особой конструкции и совершенно легально отправляет их в Россию. В Петербурге Синод распределяет колокола по всей стране в губернские, волостные и уездные приходы. Никто ни о чём не догадывался до тех пор, пока их не подняли на колокольни и в подвешенные на звонницы колокола не ударили пономари. С первым же ударом на каждом колоколе раскололась и отлетела двойная стенка, и на православный народ с колокольни вниз полетели сотни листков с прокламациями. Эффект был смертельным! Церковь стала главным распространителем революционной заразы. Идеи Герцена буквально падали на головы людей с неба, под колокольный звон. Империя была почти парализована. Отменять службы в православной стране было невозможно, а бить в колокола становилось преступлением!

Герценовский «Колокол» навсегда вошёл в историю России, и в этом смысле Белинский оказался прав. Но Карамзина, к сожалению, заменили другие историки, которые вообще на семьдесят лет вырвали у колоколов языки.

Обстановка для французского корпуса в северной Италии к 15 ноября 1796 года стала не просто плохой, а угрожающей. Единственным крупным успехом стало окружение города Мантуи с его пятнадцатитысячным гарнизоном, которым командовал австрийский фельдмаршал Вурмзер. Потери с обеих сторон были значительными. Мантуйские болота с их ядовитыми испарениями и малярией без разбора косили как австрийцев, так и французов.

Командующий французской армией генерал Бонапарт отправил с нарочным письмо в Директорию: «…несмотря на беспримерное мужество, проявленное моими солдатами и офицерами, если в ближайшее время не получу подкрепление из Парижа, я буду вынужден отдать приказ об отступлении, чтобы сохранить остатки армии и перегруппироваться. Жубер, Ланн, Мюрат и Виктор… ранены. Мы брошены посреди Италии».

К концу октября была создана и пришла в движение новая, почти тридцатитысячная австрийская армия под командованием Иосифа Альвинци, барона фон Берберека. А к Вероне, навстречу французам, приближался тирольский корпус Давидовича.

15 ноября передовые части французской армии вышли к мосту у Арколе. Генерал Массена получил приказ атаковать и захватить его, но атака захлебнулась в крови. Хорватские стрелки поливали всё свинцом – таким плотным огнём, что, даже завалив мост трупами, французы вынуждены были отступить. Были убиты храбрейший генерал Робер и два десятка лучших офицеров.

На следующий день Наполеон Бонапарт приказал начать новое наступление… Из Милана примчался не долечившийся от прежних ран генерал Ланн, чтобы в минуты смертельной опасности быть рядом со своим командующим. В четыре часа утра Наполеон лично обошёл построенных для атаки гренадеров и дал приказ атаковать. Колонна уже прошла половину моста, когда на наступавший авангард обрушился фланкирующий огонь. Стеснённые шириной моста гренадеры падали под градом пуль… Проклятья и стоны раненых, запах крови и пороха, свист пуль и трупы товарищей, по которым метр за метром продвигались французы, – это был ад!

И вдруг трёхцветное знамя повалилось в сторону, на мгновение снова взметнулось над киверами и исчезло под грудами тел. Французы дрогнули, и вот уже попятились первые ряды. Его гренадеры отступали! Французская армия терпела второе поражение за два дня!

Но тут произошло то, о чём спустя столетия будут помнить все офицеры всех армий мира и все историки войн; поэты посвятят этому сотни строк, лучшие художники – десятки картин, а в мировом изобразительном искусстве появится совершенно новое направление – романтизм. Произошло то, что сделало талантливого генерала Бонапарта великим Наполеоном, императором и величайшим полководцем. Командующий армией бросился вперёд. Офицеры штаба очнулись лишь тогда, когда его фигура смешалась с солдатами на мосту и исчезла среди них. Расталкивая локтями рослых гренадеров, по телам погибших и раненых Наполеон пробился к началу отступающей колонны, нагнулся, выхватил французское знамя из коченеющих рук убитого знаменосца и поднял высоко над головой. По колонне войск прокатился изумлённый, переходящий в восторг гул. В этот момент двумя пулями в живот и грудь был убит личный адъютант командующего Мюирон, успевший прикрыть его своим телом. Тут же несколько пуль расщепили древко знамени и щепа от него вонзилась в щеку Наполеона. Он даже не обратил на это внимание и успел перехватить знамя повыше. Его знаменитая треуголка была пробита в нескольких местах и наконец, совсем слетела с его головы.

А одна из австрийских пуль, по-видимому, угодила в стропила моста, где между двух дубовых балок свили гнездо дикие пчёлы. К мушкетным залпам и свисту пуль присоединилось дикое жужжание миллионов потревоженных насекомых. Огромный рой взмыл над мостом, и на мгновение вибрация воздуха от бесчисленных крохотных крыльев разогнала пороховую гарь и дым от мушкетных выстрелов. Стало видно, что пчёлы сбились в тёмное облако, слегка удлинённое по краям, перестроились в напоминающую треугольник тучу и… бросились в атаку. Но, пролетев над головами французов, они понеслись в сторону неприятеля, к противоположному концу моста.

В рядах австрийцев началось что-то невообразимое! Строй рассыпался, и стрельба почти прекратилась. Солдаты бросали оружие, размахивали руками, били себя по головам, прятали лица, нелепо подпрыгивали и приседали, словно всех их разом поразила пляска святого Витта, а через несколько минут авангард австрийцев начал хаотично отступать.

Французы же, ведомые своим молодым командующим, держащим высоко над головой пробитое десятками пуль и обгоревшее трёхцветное знамя, бросились вперёд так, словно и не было двух суток тяжелейших боёв, словно убитые вчера снова шли с ними плечом к плечу, и было неважно, кто офицер, а кто рядовой, – это была невиданная ранее новая военная общность. Так родилась великая армия Наполеона Бонапарта.