Андрей Дробот - Эффект безмолвия

Последняя жила соснового ствола шумно разорвалась, надкушенная стальными зубьями, и дерево упало бы, если бы Алик не придерживал его за ствол. Ронять сосну на снег на таком морозе было равносильно тому, что оскоблить ветки ножом: оледеневшие иглы отлетели бы, как пух с одуванчиков.

Вот так он и пошел к дому, держа легкую юную сосенку, как сумасшедший букет в одной руке, в другой – все тот же пакет, а на примороженном лице его рождалась улыбка. Он был рад, что вышел в этот мороз из дома, что впервые полностью самостоятельно добыл сосенку и что самое главное – не смирился с обстоятельствами, и с каждым шагом настроение становилось все более праздничным.

«Потеря искренних желаний равносильна смерти, – продолжал говорить в его голове телевизор. – Если открываешь глаза и не знаешь, зачем открыл их, или, если идешь не для того, чтобы дойти куда-нибудь, а чтобы исполнить привычное то уже на пороге смерти. Если знал лучшее, то подобная жизнь – не жизнь вовсе, а царство небытия. Где та звезда, которая осветит и откроет путь, увлекающий и завораживающий? Где тот человек, который выскажет гипнотическую истину? Чем больше увидел и познал, тем меньшим можно удивить и увлечь, но состояние увлеченности необходимо как воздух, тем более в этом маленьком нефтяном городе, бедном на людей и впечатления, где так легко превратиться в болотную лягушку, мечтающую лишь о сытости».

На окраине леса и вблизи дороги милиции не было, только возле магазина продолжали витать запоздалые тени. Жизнь стихала в предвкушении. Он не был шумным, этот маленький нефтяной город, но сейчас словно обезлюдел, будто внезапно и массово сбылась мечта его жителей, уехать по прошествии определенного срока в теплые края с хорошими деньгами. Но нет – окна пятиэтажек еще только сияли этими новогодними надеждами, и к своему окну шел Алик.

«Кажется, что настоящая жизнь там, где много огней, домов, машин, людей, в общем – той мишуры, что называется цивилизация, – уже мысленно говорил он умолкшему телевизору в своей голове. – Мишура увлекает настолько сильно, что многие вспоминают о душе лишь перед тем, как проститься с жизнью, а душа все-таки богатеет не в суетности, а в тишине, в которой только и вероятно расслышать тихий голос истины…»

Поток сознания, напоминавший снегопад, а в данном случае – словопад, прервался скрипом подпружиненной подъездной двери, и Алик, стараясь не задеть сосной за дверные косяки, внес лесную красавицу в подъезд и только тут рассмотрел. Пушистой она не была. Худосочные ветви, кривоватый ствол, одна почти голая сторона которого выпирала как позвоночник…

«Ветви хоть и тонкие, но, похоже, удержат елочные игрушки, – погасил разочарование Алик, – голой стороной поставлю к стене, «дождь» скроет огрехи. Главное – она сиюминутно из тайги». Ноги нащупывали ступени подъездной лестницы привычно, не отвлекая мышление.

«Кончится нефть, и этого города не станет. Только отвод дороги от основной трассы, упирающийся в полуразрушенные постройки заставит предположить, что здесь было поселенье, – продолжил рассуждения Алик. – Потом исчезнет и отвод дороги, а вместе ним и предположение. Так и жизнь человеческая. Вместе с дорожками, ведущими к человеку, стирается память о нем. Заядлые археологи, фанатичные архивариусы или библиофилы, может и узнают, что жил такой-то и даже измерят параметры его черепа или строки. Вот и вся жизнь после смерти. Большинство дорог забывается со временем».

Блестящие нити новогоднего «дождя» и игрушки преобразили неказистую сосенку, она засияла, как корявая, но живая мысль, облаченная в красивую форму строк. И тут Алик понял, что не только сосенку нашел в тайге, он и себя приумножил. Собственные глубины нисколько не светлее, чем ночная тайга и так же богаты находками. Даже уходя в себя, не знаешь, каким вернешься.

Необычен процесс мышления – он не терпит проторенных троп. Грамм открытия на тонну труда и везения – вполне съедобный бутерброд. Если сегодня хорошая мысль пришла в бане, то это не значит, что найдено универсальное решение.

«Как ты можешь из ничтожного пустяка сделать отличный материал?!» – спрашивала когда-то Алика его знакомая журналистка Аида, намекая одновременно и на свое превосходство. Алик не ответил на этот вопрос, потому что пустяков для него не существовало.

Таежный лес и мороз для очень многих были не более, чем помехой на пути домой, обязательной принадлежностью хороших заработков, как кожура на картошке. Зимой жизни между помещениями почти не существовало. Люди почти бежали по улицам маленького нефтяного города, спеша к стульям, диванам и теплым батареям, не замечая маленьких чудес, открывавшихся по сторонам. Они вечерними тенями вились возле магазинов и возвращались за свои яркие окна, а в этот предновогодний вечер многие из них смотрели праздничную программу местного телевидения.

«Чем лучше лесть приготовлена, тем легче она проглатывается».

Когда над маленьким нефтяным городом пролетают по направлению к югу сытые и жирные после летнего откорма стаи уток, оглашая болотно-озерный край скорбными прощальными криками, пожалуй, не один северянин провожает их уставшим от однообразия таежной жизни взором и вспоминает заветную мечту. И эта мечта совсем не связана с изучением достойных наук или с созданием блещущих талантом произведений, не связана она и с возвышенным полетом сердечных чувств. Она проста как осенняя песня откормленных уток и так же мимолетна. Такова быль маленького нефтяного города, куда каждый приехал на несколько лет, чтобы подзаработать и поднакопить но, не добившись ни того, ни другого, остался здесь жить на долгие годы. Какова же сказка?

***

Хвостокрутов работал пастухом, в самом что ни на есть убыточном крестьянском объединении, которое то называлось деревней, то – колхозом, то – опять деревней. Народ доверял ему коров, и каждое утро из калиток выходили рогатые и хвостатые, оглашая неасфальтированный безунитазный край мучительными стонами. Были пастухи, которые зарабатывали на этом промысле хорошие деньги, направляя племенного бычка куда надо и вовремя сообщая хозяевам о приближении коровьих родов, но не таков был Хвостокрутов. Водил он коров по местам, где травы не хватило бы и собакам для поправки здоровья. Коровы у него были поджарые и с каждым днем все более тощали, а племенному бычку было не до любовных инстинктов, поскольку, из-за недоедания, морда его была обращена не к филейным коровьим частям, прикрытым тонкими, как трусики стриптизерш, хвостами, а к земле, покрытой жухлой травой.

Лентяй на крестьянских угодьях накладен. Хвостокрутова уволили из пастухов, но он не расстроился, а, немного отдохнув дома, нашел работу. Работал он и слесарем, и плотником, и помощником тракториста, но нигде не прижился. Так бы и зачах Хвостокрутов как комнатное растение без полива, если бы не получил он как-то письмо от давно забытого товарища. Он поднес конверт к глазам и прочитал вслух скрипящим веселым голосом: