Александр Олсуфьев - Ведро на обочине

Но этому не суждено было сбыться: бабка умерла в ссылке, а мать вышла замуж там же, за такого же поселенца. У них родилось трое детей: двое мальчиков и девочка, которую назвали Глафирой, Глашей.

Когда выбирали имя для девочки, то все, конечно же, долго спорили, настаивая на своём, но мать где-то вычитала, что Глафира – это особа умная и утончённая, которая любит делать вид, будто ее интересует в жизни только возвышенное и неземное, однако по натуре своей остаётся деловитой и умеет настоять на своём, и это матери очень понравилось. К тому же прабабку звали Глафирой.

А в доме так и продолжали разговаривать на французском и детей обучили этому языку. Но тут началась война, и в живых остались лишь сама Глафира Петровны и её мать, которым, в конце концов, разрешили вернуться, но в городе, однако, жить не позволили. Тогда обе женщины, не мудрствуя лукаво, уехали к себе в губернию, что нынче называется районом, и где раньше владели обширными землями.

От владений тех, конечно, ничего не осталось, но зато им позволили поселиться в этом маленьком домике у дороги. И книги переехали сюда же вместе с ними. (Куда ж без них?)

Глафира Петровна вышла замуж, и у неё родилось двое детей: девочка и мальчик, которых мать Глафиры Петровны, а теперь уже бабушка, сразу же взяла в оборот и принялась обучать французскому языку, и когда ребятишки пошли в школу, то вначале путались, отвечая на вопросы учителей то на русском, то на французском языке, но потом привыкли и оставили французский для дома, а русский для чужих.

Время шло, и в какой-то момент всё опять начало меняться, вот только в какую сторону?: в лучшую или худшую – никто не может решить до сих пор.

Дети повзрослели, и оставаться в рассыпающемся на глазах колхозе никто из них не захотел. Сын Глафиры Петровны записался в Иностранный Легион и с тех пор, вот уже почти три года, Глафира Петровна не получала от него ни единой весточки. Хотя, кто знает, может быть и писал, но на почте потеряли. Такая разруха кругом, что никому ни до кого нет дела. А дочь вышла замуж и уехала во Францию. Живёт под Парижем, в маленьком городке Le Man. Прошлым летом приезжала. Привезла с собой целый чемодан книг.

За зиму Глафира Петровна перечитала почти все из них и почти все отнесла на чердак, где сложила в большую коробку. Только две удостоились чести быть выставленными в старинном книжном шкафу. Не пишут нынче, как раньше писали – то ли не хотят, то ли не умеют, то ли не знают о чём писать следует, а может быть и пишут, но издают всякую ерунду, гоняясь за лёгкими деньгами и следуя принципу, определённому ещё иудеями, когда они встретили Моисея:

«Говори нам о вещах приятных, и мы станем тебя слушать».

Дочь хотела забрать мать с собой, но баба Глаша отказалась уезжать.

– Пока силы есть, пока здоровье позволяет, останусь здесь, – сказала она, опустив глаза и сжав губы в упрямую жёсткую линию. – Да и на кого я Нюрку-то здесь оставлю? У неё же никого из родных нет. Дети неизвестно где. Пишут редко. Увянет одна. Не могу я уехать.

Баба Нюра с замиранием сердца наблюдала за этой сценой из окна своего дома, но на улицу не выходила.

– И потом, у меня куры, огород, хозяйство, – продолжила выставлять свои аргументы баба Глаша. – Неужели всё так одним разом бросить, чтобы пропало? Я так не могу. Я такому поведению не обучена. К тому же мы с Нюркой договорились в складчину кабанчика взять. Мясо будет, сало…

Оно, конечно, там лучше. Почище будет, поспокойнее, – согласилась она с тем, что дочь рассказывала, но тут же возразила:

– Но что я там буду делать? Сидеть целый день в кафе? Смотреть на толпу? Это хорошо в первый день. А потом? Засну там, на солнцепёке, вечным сном – этим всё и закончится. Там всё для меня чужое.

А как говорится:

«Сe qui n’a de rapport ni а nos crйances ni а nos plaisirs, nous est importun, faux et absolument йtranger…»

(Что не имеет никакого отношения ни к нашим верованиям, ни к нашим удовольствиям, кажется нам несносным, ложным и совершенно чуждым…)

Дочь попыталась возразить, но баба Глаша выставила последний аргумент, против которого все остальные доводы были бессильны:

– Дочка, милая, мне там не с кем будет воевать. Там не с кем бороться. Там всё сделано. А здесь… – баба Глаша обвела рукой и лес, и речку, и дорогу. – Куда ни посмотри, куда взгляд ни кинь – всюду дело найдётся. Тут поле не паханное. A la guerre comme a la guerre, ma chere. (На войне, как на войне, моя дорогая.) Сама знаешь – в нашем роду давно уже выработалась привычка биться до последнего. А там я умру … от скуки. Так что, пока силы есть – я здесь повоюю, а ты меня не забывай.

Дочь вздохнула и не стала настаивать – не переубедишь. Пока что… И баба Глаша осталась.

А вечером все собрались на прощальный ужин. Обязательно была приглашена и баба Нюра, Анна Николаевна Трынкина, в девичестве Рогозина. А имения Рогозиных и Вышковых всегда располагались по соседству.

Пили чай с вареньем, ели пироги, пробовали наливочки Анны Николаевны, шутили, смеялись, рассматривали старые фотографии, грустили и, даже, немного всплакнули. В окнах маленького домика, первого на повороте, свет горел до самого утра.

Пока дочь гостила у бабы Глаши, ведро на дорогу не выставлялось. Не до коммерции было – других дел хватало. Но дочь уехала и одним прекрасным, солнечным утром на обочине, напротив старенького домика, стоявшего первым, как въезжать в деревню из-за поворота, появилось ведро, засыпанное доверху, с горкой, картошкой. И таких вёдер по этой стороне дороги стояло несколько штук, напротив каждого из домов, но только одно из них было привязано пеньковой верёвкой к металлической петле, торчащей невдалеке из земли.

(Имена персонажей вымышленные, любое совпадение с реальными людьми – случайность.)

«И откуда они такие берутся? И где их гнездо? Откуда выползают-то? Эх, разузнать бы… А гнездо должно быть где-то… Это же не мутации какие-нибудь, это закономерный процесс воспроизводства какого-то вида или подвида человеческого существа. Если бы это были мутации, то внешние условия должны были бы измениться, чтобы вызвать подобные изменения в организме и привести к появлению подобных существ… Ан, нет, ничего вроде бы не меняется: и солнышко по-прежнему светит, и ветерок шелестит листвой, и небо голубое, и грибники, вон, корзины полные волокут… Все, кажется, по-старому, как и раньше было, но эти-то откуда-то взялись? Значит, у них либо нора имеется, либо где-то гнездо свили – другого объяснения пока нет», – размышлял Андрей, провожая взглядом проносящиеся за окном поля, перелески, холмы, деревни утопающие в сочной зелени. В густой листве иногда мелькали жёлтые пряди, словно ранняя седина, ненавязчиво указывая на то, что лето заканчивается и скоро наступит осень.