Виктор Суворов - Золотой эшелон

Хлынули в зал упитанные люди с бумагами, на ходу спрашивая, как зовут главнокомандующего. Неведомо как очутился Зубров за большим столом.

— Работают все радиостанции Советского Союза и Центральное телевидение! Передаем сообщение особой важности, — грянуло над ухом у Зуброва. Застрекотали камеры, и кто-то шепнул:

— Говорите, господин маршал!

И тут Зубров понял, что не знает он — что должен сказать. Что такое провозгласить, пока не рухнуло все, что хорошего осталось на этой земле, и не воцарился кровавый хаос — бездонный и окончательный. Может, в последний раз люди в телевизор с надеждой смотрят. Что он, Зубров, может им предложить? Украинцам, грузинам, Прибалтике — ясно: пусть сами себе разбираются, пока в разум не придут. А там видно будет — воевать ли, мириться. А русским, русским-то что? Ни звука в зале, только прожекторы слепят. Ждут все. И не знает, не знает Зубров. Никакая тут военная наука не выручит. Взялся за ближайший микрофон — аж костяшки побелели.

— Мать-Россия…

Марья вбежала в комнатку, где Оксана раздумывала над двумя кусками фланели: розовое кроить или голубое? И какие размеры бывают у младенцев: как на куклу Катю или побольше?

— Оксаночка, беги скорей! Твоего показывают!

Взметнулась Оксана, ничего не понимая, и бегом в горницу, где уже вся семья у телевизора. А на экране — Витенька ее, в незнакомом кителе с большими погонами. Живой! Здоровый! Что-то говорит очень серьезно — про границы, про экономику… Какой он умный! А Оксана что-то поглупела, вникать и не пытается, ей лишь бы голос его слышать. Не арестован, значит. Не убит. Марья ее обнимает и что-то шепчет, но и шепота Оксана не разбирает, и слезы не стирает, чтобы не заслонить хоть на миг голубой экран. Как же мальчика назовем, Витенька, а?

Командующий Одесским военным округом генерал-полковник Гусев, получив предупреждение о предстоящем важном правительственном сообщении, спустился в бункер, в шелест стрекочущих компьютеров, в россыпи разноцветных лампочек и кнопочек. Экран главного информационного блока погас на мгновение, и исчезла карта стратегической обстановки. Устроился Гусев поудобнее, и тут возник перед ним Зубров.

И звезды. Было их три: по одной золотой на погонах и бриллиантовая на шее. То ли экран слишком уж велик, то ли операторы телевидения перестарались со светом. Но, отражаясь в зубровских звездах, он слепил теперь генерал-полковника беспощадно, в упор. Каково ж там должно быть Зуброву перед прожекторами?

Глубоко выдохнул Гусев, отгоняя посторонние мысли: всем сейчас важное правительственное сообщение слушать положено. Но не дали ему подумать: положил новый его шифровальщик запечатанный бланк — правительственная, значит, шифровка. А правительственные, как известно, положено вручать адресату немедленно.

— От Зуброва? — простонал Гусев.

— От маршала Зуброва, — мягко поправил шифровальщик, а у самого в глазах искорки легкого безумия.

Надо правительственное сообщение слушать. Так положено. И шифровку читать надо немедленно. Так тоже положено. Небось Юлию Цезарю потому удавалось несколько дел одновременно делать, что сам он себе правительством и был. Понимал Гусев, что в той шифровке — судьба его. Расписался. Долго расписывался, с завитушками, давая себе время собраться, как перед прыжком. Полковник Зубров был большой наглец — чего же ждать от маршала?

Пробежал Гусев глазами все индексы шифров, ключей, каскадов, и сразу к главному:

«срочно нужен новый начальник генерального штаба тчк назначаю вас тчк указ подписан зпт но не введен тчк прошу вашего согласия тчк независимо зпт примете пост или откажетесь зпт присваиваю вам воинское звание генерала армии тчк поздравляю тчк зубров тчк».

Глянул Гусев на своего шифровальщика — тот стоит вытянувшись так, как перед генерал-полковниками не вытягиваются.

Да, господин маршал, заварили вы кашу. Кто знает, чем все кончится. Рискованный вы человек, господин маршал, уж я-то вас знаю. И нужен вам сейчас срочно начальник Генерального штаба из той же породы. Ладно. Будет вам начальник Генерального штаба.

Батько Савела, развалясь на ковре у телевизора, услышал дикторскую преамбулу о сообщении чрезвычайной важности и навострил уши. Не сказать чтобы он очень удивился, увидев на экране Витьку Зуброва: он всегда считал, что из этого парня выйдет толк, как только он с коммуняками перестанет путаться. Однако, хлопче, шо ты про Украину скажешь? Сдалась мне твоя Россия! Ось, еже про дило! От же ж государственная голова! От же ж разумник! Хоть бы и в гетьманы сгодился — если б, конечно, у русских хватило ума гетьманов выбирать. А на Украине мы и сами с усами. Добре, Витька, шо воевать нам с тобой не придется! Будем, значит, усякую дипломатию теперь разводить та дружественные отношения. Вышел батько на крыльцо, бровью повел — и стихла его вольница.

— А шо, хлопцы, дружку моему Витьке Зуброву подарим заради дипломатических отношений?

— Тачанку ему, батько! Расписную, да с пулеметом! Пускай гоголем по Москве ездит!

— А ще пару добрых коней! Серых в яблоках!

— Тю, дурной! Ему ж белых надо!

— А краще черных, с лентами!

— Та рушников пару! Нехай бабы вышьют!

— А може, ихнее русское знамя? Яки там цвета? Синий, белый — помню, а третий забыл.

— Красный, дурень!

— Ты мне голову не крути! Не может быть, шоб красный!

— А я ж тебе говорю…

И пошли савеловцы головы ломать над подарками. Непроста це штука — дипломатия!

Щегольской поручик Преображенского полка тоже смотрел телевизор в тот вечер. Господа офицеры после передачи собрались поделиться впечатлениями и осадить их шампанским.

— Недурно, господа, право слово, недурная программа!

— Вы, ротмистр, идеалист, вам положено все видеть в розовом свете. Еще неизвестно, что из этого выйдет. Не очевидно, чтоб полковник…

— Маршал, господин поручик!

— Благодарю… так вот, чтоб ваш маршал склонялся к идее монархии.

— А почему, господин подпоручик, «мой маршал»? Мы ведь ему еще не присягали!

— Разумеется нет. Простите за неудачное выражение.

— А возможно, России монархия пока и не нужна?

— Господа, тогда мы и присягать не можем.

— Вот он говорит, что выборы — через полгода.

— Выборы кого? Советов?! Хватит, натерпелись!

— Не горячитесь, капитан, те советы никто не избирал. Да и слова он такого не употреблял, насколько мне помнится — советы.

— А первого Романова зато — избирали!

— Нет, господа, его речь программой назвать трудно. Это так — основание подумать.