Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

Да, Евдокия, истинно, что ближних одинаково ослепляет звезда и фонарик. Лишь дальние могут поведать им о размере человеческого величия! И я сообщаю тебе, что многие годы сама Верховная Личность, имя которой ты дала сыну, была твоим мужем и она же благодатный отец твоего ребенка! Радуйся!

Теперь вам обоим понятно, что вы не имеете права воспитывать ребенка, которого подготовить к великим деяниям — удел шагающих по ступеням самоусовершенствования к вершинам гармонии.

С утешением и благословением — ваша Лидия».

Гиви заклекотал, словно горный орел. Гордая Дуня решила не оправдываться, но не смогла:

— Гиви! Я же с ним почти год почти не жила! Всего один раз пожалела! — выдавила Дуня, запрокидывая голову, чтобы не лились слезы.

— Что, летом, да? — горько усмехнулся генерал.

— Летом, но не в августе. Честное слово, в июле. Ты мне веришь?

— Верю — не верю, Чхумлиана искать надо… — на имени Гиви споткнулся и посмотрел на жену более назарьинским взглядом, чем у кого бы то ни было. — А почему ты предложила назвать сына именем своего мужа от первого брака?!

Перевернув весь арбатовский квартал, Гиви уехал в Благодатное, подключать районную власть. От буддо-христиан не было никакого толку. Большинство явно ничего не знали и молчали даже под угрозой взорвать портик.

Назарьинцы с утра отправились прочесывать Луковый лес, а Дуня, порыдав над каждой пеленкой, распашонкой и чепчиком Чуни, вышла высматривать Гиви с балкона.

Не пошел в Луковый лес и Осип Осинов. Он был поражен кражей Антиназарьева отродья не меньше Дуни. Что это был символ, и весьма зловещий, он не сомневался. Но над его расшифровкой пришлось долго размышлять. Наконец Осип умозаключил, что продолжение Антиназария уже вошло в клан неоарбатовых, как «язычок» застежки роковой цепочки. Отсюда нетрудно было вывести, что в любой момент может раздаться щелчок, и тогда уже никто и ничто не сможет разорвать сковавшую Назарьино фатальную цепь!

Тем временем в Благодатном Гиви завладел кабинетом районного военкома и яростно крутил диск телефона. После того, как из соседней части пообещали выслать батальон для прочесывания леса, а районная милиция получила подробные приметы сестры Лидии и Чуни, Гиви позвонил в Военно-медицинскую академию имени Кирова своему приятелю, начальнику кафедры военно-морской хирургии, доктору медицинских наук и генерал-майору медслужбы.

— Сергей Владимирович? Здравствуй, дорогой! Генерал Курашвили говорит. Слушай, мне твоя консультация нужна! Кого осматривать, я тебе сам все расскажу! Понимаешь, ребенок, чуть меньше трех кило, может быть семимесячным? Какой педиатр!? Что?! Да сын это мой. Спасибо… Какая кафедра акушерства? Пошли узнать, я подожду. Как, вообще нету? А, ну да… Слушай, ты не крути! Отвечай по-военному — «да» или «нет». Про элементарную вещь спрашиваю!.. Что, специалист! Ты профессор или кто?! Не может? Думаешь, нормальный, да? Спасибо, не буду волноваться. Хорошо, будем считать девятимесячным… А ты точно в этом уверен?..

Гиви скорбел, обхватив голову руками. За полчаса он убедил себя, что военный хирург начинает разбираться в людях с призывного возраста. И дозвонился до кафедры акушерства и гинекологии Ташлореченского мединститута. Однако там его не утешили, но оставили лазейку, что без осмотра сказать окончательно трудно, и посоветовали обратиться к районному акушеру-гинекологу.

Осматривать было пока нечего, и Гиви решил понадеяться на свои наблюдательность и красноречие.

Здоровый, рыжий, наглый и циничный докторище, не дослушав с трудом исповедовавшегося генерала, заржал:

— Знаете, папаша, такие недоноски только в Назарьино бывают! Краевая патология!

Через несколько минут напор на районные власти резко усилился. Им было невдомек, что теперь отставной генерал-майор Курашвили искал сына.

Когда Дуня поняла, что Гиви счел себя подло обманутым и уже никогда не вернется, вдали показалась черная точка. Она выросла в заграничное длинное авто, которое затормозило у ворот.

Два длинноволосых иностранца в огромных черных очках явно пялились на Дунин дом. Дуня приосанилась и незаметно вытерла слезы. Маленький бородатый вылез из-за руля, картинно облокотился на капот и прокричал омерзительно знакомым голосом:

— Евдокия! Как дела? Блюла ли себя? Х-ха!

За развязностью Дерибасова стояли сложные и противоречивые чувства. Дом его ошеломил. Во-первых, о таких размерах не мечтал даже он. Во-вторых, так в Назарьино до сих пор не строили. В-третьих, дом соответствовал специфичным представлениям Дерибасова о гармонии. И, наконец, это означало, что Евдокия отыскала-таки елисеичеву кубышку, а может, еще и при жизни получила ее от старика и припрятала.

— Евдокия! — продолжил Мишель, входя во двор, — а я за портиком. Чего это ты тут к нему приспособила? Давай, отсоединяй свой бронепоезд. Даю тебе неделю срока, а я пока в нем жить буду. Если дальше не пустишь. Х-ха!

Вместе с яростью к Дуне пришла надежда. Слишком хорошо Евдокия знала своего бывшего мужа — явно не случайно явился. Уж он-то знает, что ребенок не его! Значит, приехал поглумиться и выторговать что-нибудь за ребенка, подлец. Дуня испытала облегчение от того, что все становится на бытовую почву, и Чуню не ждет никакое сектантское изуверство.

— А ну, зайди, подлец! — крикнула Дуня.

И Дерибасов, самодовольно улыбаясь, вошел в хоромы.

Не успел Мишель оглядеться, как на него, словно в старые добрые времена, уже надвигалась жена Евдокия с ухватом и грозно вопрошала:

— Где Чхумлиан?!!

— Здесь, Дуняша, здесь, — улыбнулся Дерибасов. — Но если ты не отложишь ухват и не поставишь наливочки, то он не захочет к тебе вернуться!

К изумлению Дерибасова, Евдокия привела его в комнату и, раздувая ноздри, выставила наливку на огромный, больше биллиардного, стол, покрытый четверкой сшитых скатертей:

— Жри, гад!

— Только с тобой, — не обиделся Дерибасов.

Кормящая Дуня затравленно посмотрела на бывшего мужа. Дерибасов истолковал прочитанную во взгляде тоску в свою пользу и выдвинул из-под стола колени:

— Ладно, иди к своему Чхумлиану.

Озарившее Дуню счастье сделало на миг счастливым и Дерибасова.

— Куда?! — вскочила Дуня. — В машину?!

— Зачем? — изумился Дерибасов. — Машина, конечно, хорошая, но эту ночь я и так в ней провел. Давай уж в спальне, как люди…

Дуня потрясенно молчала, наконец решилась:

— Ладно. Только сначала ребенка.

Дерибасов не понял:

— Ты что, от счастья свихнулась? В природе все наоборот.

— Понятно, — прошептала Евдокия и отерла слезы. — Глумиться пришел. Не выйдет!

От бутыли с наливкой Дерибасов увернулся, однако рассвирепел. Оставленный в машине чемоданчик взывал к самоуважению и требовал строить отношения с Евдокией на новой основе.