Виктор Коклюшкин - Избранное

"Питаемся хорошо, - отвечает их главный мордулей, - вот и круглые!"

"А глаза чего узкие?" - спрашивает бригадир Анциферов.

"Так от удовольствия, - отвечает мордулей, - улыбаемся всегда, вот и узкие!"

"А рожи почему желтые?!" - кричу я.

"Загорелые, - отвечают из толпы, - загорать очень любим!"

"Так енто што ж - санаторий какой, што ль? - говорит Пахомыч. - Тогды извиняйте, товарищи, нам на просеку надоть..."

А они нас уже не слушают, обнимают, целуют. "Ой! - кричу, губу больно!" Анциферов сам целовать стал и все норовит - баб! Васька Темирляев кричит: "Цекотно!" Они тоже все что-то кричат. Ну, сплошное, пля, столпотворение и братание. И тут я понимаю: что это не иначе, как сумасшедший дом. И сейчас, когда выяснится, что мы не санитары и кормить их не будем, бить начнут.

Ну, я кричу: "Извините, граждане, но мы сами есть хотим!.."

Тут все всполошились еще больше, поволокли нас куда-то и - вводят в большой зал, а там, пля... Я, как вошел, слюной подавился, мне потом искусственное дыхание делали. Васька Темирляев сразу в обморок упал, бригадир Анциферов сказал только: "Ать-мать, где-зде, не может быть!" Ну, Пахомыч зубы свои на пол уронил... Вовка Гинзбург, тот вообще весь мурашками покрылся...

Ну, я уже, честно скажу, ни хрена не соображаю. Потому что стоим мы в огромном зале, по стенам видимо-невидимо продуктов: окорока, колбасы, балыки, сыры, арбузы, дыни, виноград, вина... А вина!.. Ну, такие, пля, вина - что сразу видно: не краска, не политура и даже не портвейн розовый!

В центре зала столы, скатерти на них... У меня никогда такой белой и глаженой рубашки не было, как эти скатерти! На них приборы: вилки, ножи, ложки... Ну, по количеству - на отмычки похоже.

"Кушайте на здоровье, гости дорогие!" - ласково говорит мордулей Евсей Иванович.

Ну, растолкали Ваську, подняли зубы Пахомыча, сели...

"Нет, - думаю, - это не сумасшедший дом, а я точно скоро с ума сойду!" Потому - растерялся. Я как привык: выпил и - рука за закуской тянется. А тут - выпил и... не знаешь, что хватать! А вино такое - что и закусывать не хочется: во рту терпкое, в живот, как ручеек горячий пролился, а в голове - просветлело. "Ах, мать-перемать, - думаю, - вот они, какие вина на свете бывают, а я, дурак, думал, что лучше водяры ничего нет!"

Тут, смотрю, Пахомыч... у него, видать, тоже просветление наступило, схватил мордулея Евсея Ивановича за щеки и как заорет благим матом: "Евсей, ты ль енто?!" А Евсей-мордулей вдруг глаза вытаращил, схватил нашего Пахомыча за плечи, трясет, кричит: "Сашка, Саня!.."

Ну, тут и выяснилось, что их вместе по этапу гнали, а когда из порта Ванино отправляли морским путем, корабль, на котором Евсей был, потерял управление, его вынесло в океан и прибило к острову большому, незнакомому, на географических картах не обозначенному...

"Ну, руки есть, ноги есть, советской власти - нету, вот и стали обживаться, - закончил свой рассказ Евсей. И спросил: - Ну, а вы-то как? Построили, как его... коммунизьм-то?"

Ну, Володька намазывает на красную икру черную и говорит: "Видите ли, - говорит, - план по кубометрам на один человеко-час у нас на просеке..."

Ну, пля, как услышал Евсей эти собачьи слова, улыбаться перестал, глаза из щелочек стали, как у нас, - круглые, ошарашенные... даже бешеные, сразу видно - соотечественник!

"Коросо зивем, - говорит Васька Темирляев, - опрацованные все! Твасты тва, - говорит, - путет - тва!"

"Быват, конешно, перебои с пивом, - говорит Пахомыч, - иль в дороге усе бутылки перебьють, иль потом морды друг друге, тык и энтого давно уж нету, потому как пива нету..."

Ну, тут Евсей-мордулей ихний аж в голос завыл: "Как же, - вопит, - вы живете-то?! Саня, ответь мне!.."

Ну, у Пахомыча глаза уже вразнотык, и он говорит: "А хрен его знайет! Живем, - говорит, - как волки. И тольки, коды нажрешься как свинья, себя человеком чуйствуешь! Наливай, пля, еще по одной! И пусть я, пля, нафуй-мафуй лучше сдохну от обжорства, чема у себе на родной родине с голодухи! Игде - кричит, - мои зубы протезные! Дайте, - кричит, - мене их в правую руку! Я буду ими мясо рвать!"

"Саня! - кричит Евсей. - Теперь все будет по-другому, по-человечески: станете жить у нас, от души работать, не пить, женим вас всех, кобелей!"

И представил я тут: просыпаюсь утром... трезвый, в окно солнышко светит... дети еще спят, раскинулись в кроватках, а жена уже встала и что-то на кухне готовит... старается не греметь, чтобы нас не разбудить...

Представил я это, пля, и слезы выступили у меня на глазах, и хотел я уже крикнуть: согласен! Но Анциферов тут говорит: "Как это не пить?! Вы что, - говорит, - пля, тут совсем озверели, что ли, на чужбине?! Давай, - говорит, - пля, еще по одной, и обратно нам надо: тайгу валить, план выполнять, в область рапортовать! Давай, - говорит, - наливай в рюмки, в ведра, в бидоны, в другие емкости! Обнимай нас, целуй, прощайся с нами, люби нас, вспоминай и жди от нас весточки!.."

Ну, как сказал он это - про весточку, посуровели лица островных жителей, чувствую: сейчас бить будут, а за что?!

У Евсюхи-мордулюхи в глазах, будто алмазы засверкали: острые, режущие... "Никуда, - говорит, - вы теперь не полетите, а будете жить у нас, как у Христа за пазухой, как сыр, - говорит, - в масле, как дерьмо, - говорит, - в проруби! Ой, - говорит, - извините: все пословицы перепутал! Но никуда вы отсюда не улетите, а то заложите вы нас там, на материке, рассекретите, фининспекторов, милиционеров, уполномоченных разных пришлете, и будет тогда у нас, как у вас, а это - полный атас!"

Ну, тут я понял, за что они нас бить будут, и понял, что - больно! Я говорю: "Ребятки, мы никому ничего не расскажем. Я, - говорю, - наутро вообще ничего вспомнить не могу!"

Пахомыч кричит: "Евсюха, тольки ты один знайешь, какой я в молодости был: красивай, веселай!.. Я, - кричит сквозь пьяные слезы, - думал, што мене ждет впереди счастье, а теперя, брат Евсюха, мене ждеть тольки могила!.."

Васька Темирляев (напился, подлец, как сукин сын!) орет: "Я учися хосю! Учися, учися и есе рац учися!"

Вовка-Масонская Ложка кричит: "Если уж я в свой родной Тель-Авив не поехал, чтоб в Америке на Брайтон-Бич жить, на фига ж мне у вас оставаться?!"

Ну, тут Евсей-мордулей Иванович как заорет: "Вяжи их к такой-то матери!"

Ну, хмель у меня как рукой сняло, а может, кто рукой по голове дал... Короче, протрезвел я в момент, схватил рюкзак с мукоселью: "Не подходи! Всех взорву нафуй-мафуй! Я, - кричу, - ничего не соображаю! Я, - кричу, - хочу остаться, но не хочу быть предателем! Я хочу пить водку и - хочу, чтобы меня уважали! Я хочу все иметь, но мне не хочется ничего делать!"

"Бежим, мужики!" - заорал Анциферов и рванул к аэроплану. Ну, мы за ним, наши-ненаши соотечественники - за нами!..

Я бегу, только кости бренчат и в животе булькает. Вася Темирляев несется быстрее всех - ему лишь бы что делать, а уж там он себя покажет!