Франсуа Шаму - Футбольная сказочка 2012: Матч эры за Грааль

– А тогда зачем ты в этом участвуешь?

– Я не хочу тебе врать, потому что ты сам очень честный. Так что это мой маленький секрет.

Они бродили по собору. Папарацци ослабили хватку в Божьем месте и держались на дистанции, тактично позволяя Волку и Фаме рассматривать витражи, утварь, картины. На одной иконе, у которой и он, и она задержались, был изображен Иисус, попирающий дьявола и смерть в виде скелета. Враг рода человеческого сжимал в левой руке театральную маску с алыми губками и розовыми пухлыми щечками. Иисус был белотел и совершенно беспол. У дьявола, напротив, по-женски отвисала грудь. Фама сказала, что надо подарить открытку с репродукцией Кайлину, потому что театральная маска дьявола похожа на Ангелиссимуса. Особенно цветом лица. Позабавило, посмеялись…

Волк почувствовал, что в их путешествии по городу наступает переломный момент, что Фама готова к какому-то откровению, к тому, чтобы сказать или услышать нечто важное. Но не при этих же негодяях с камерами говорить. Нужно радикальное решение! И действительно, если у человека есть благородная идея, то ход вещей начинает складываться в его пользу.

Когда они подъехали на центральную площадь Мариенплатц к самой ратуше, то Волк увидел, что сторож готовится запереть чугунную решетку ворот. Ворота располагались в довольно узкой арке. Волк все рассчитал и быстренько дал команду вознице поставить фиакр впритык к воротам, чтобы перегородить проход к ним. Как только они спрыгнули в темную арку, он сразу крикнул служителю ратуши, чтобы тот впустил их, а потом закрыл ворота. Старик интуитивно понял, что молодая пара от кого-то удирает, и благородно решил помочь влюбленным. Он почему-то принял их за влюбленных и несколько раз с усмешкой произнес «Die Liebe». Но без укора, а с доброй ностальгией.

За фиакром послышался шум. Папарацци сообразили, что их надули, и один из них даже прополз под фиакром, но разозленный Волк пихнул его каблуком в наглую харю. Не пнул, а именно толкнул, чтобы тот почувствовал не боль, а мерзость своего деяния. Журналист жалобно вскрикнул на непонятном языке и уполз на четвереньках восвояси. Сторож звякнул ключами и отделил Фаму и Волка от толпы. Жестом показал идти за ним. От него приятно пахло табаком – сейчас так уже не пахнет от курильщиков. Тянуло неуловимым брутальным ароматом, а нынешние куряки выдыхают какую-то кислятину.

Сторож вел их затейливыми коридорами, а потом свернул к маленькой дверке. Волк понял, что будет некрасиво дать ему чаевые. Не по-русски как-то. А кроме денег, у него ничего с собой не было. Просто так уйти – тоже плохо. Фама словно почувствовала его замешательство и нашла выход. Она обняла старика и поцеловала в щеку, а Волк крепко пожал руку. Тот обрадовался несказанно и помахал им ладошкой. Что-то выкрикнул вслед и показал, в какую сторону скрываться от погони. И они понеслись. Бежали не останавливаясь, затем ехали на такси, вылезли у разлапистой башни и спокойно пошли по городу, потому что уже стемнело, и вряд ли их кто-то мог узнать.

Они смеялись и говорили глупости. Ничто так не сплачивает, как совместное бегство. И нет милее той беседы, которая состоит из ничего не значащих слов. На них, наверное, и держатся самые крепкие семьи. А еще на фотографиях. Везде быть вместе и иметь об этом свидетельство в альбоме. Фама и Волк не фотографировались – освещение плохое. Они просто брели. Но в самом начале улицы увидели причудливое здание с камнями, нагроможденными рядом с входом. Здание, похожее на церковь. Волк уверенно сказал – это церковь. Фама возражала – церковь всегда строится отдельно от других домов, а тут все вместе. Никакого зазора действительно не наблюдалось – квартал он и есть квартал. Они приостановились.

– Спорим? – спросила Фама.

– На что?

– На желание. – Фама сыграла в маленькую девочку с бантиками. – Но только исполнимое. Не злое.

Вошли. Волк выиграл. Он знал, что выиграет. Служба завершилась, опрятная старушенция подметала под скамейками. Она не обратила внимания на посетителей – наверное, из-за того, что была глуховата. И странновата. Впрочем, как и все остальное в этом загадочном месте, которое больше напоминало театр, чем место религиозного поклонения.

Вера в Бога предполагает смирение, тишину и умеренность, а здесь все нескромное, вызывающее, крикливое, ироничное, контрастное, безудержное, нахально летящее сквозь пространство, надменно роскошное, буйно вычурное, постыдно равнодушное к добру и злу… Потому что тут все измеряется другими категориями – красотой и слепящим блеском.

Все фигуры были из неестественно белоснежного материала. С маленькими деталями, выкрашенными сусальным золотом. Тут при входе апостол Петр агитировал поднятым над головой золотым ключиком от рая. Точно Буратино. Апостола препоясывал золотой кушак. А под пятой апостола грустил дьявол. Правда, не рогатый и не зловещий. Маленький ангел, угрюмый и насупленный. Падший. Напоминавший Вову Ленина на октябрятской звездочке. На его шее красовался золотой ошейник с цепью, напоминавший не орудие наказания за гордыню, а скорее аксессуар безобидного извращенца из доброй французской комедии. Адское пламя рядом с ним тоже было белым и совсем необжигающим. Просто скучным и неинтересным. Как и всякое зло.

И вокруг мрамор, мрамор. Всюду мрамор. Розовый, голубоватый, серый, оранжевый – всякий, но цветов нереальных. С прожилками. Спирали колонн с завитушками, с неведомыми ухищрениями, названия которых знают одни лишь архитекторы, с чудинками, непонятно за что цепляющимися. Декорации для театра душевного преображения, бутафория вечности!

Святой, воскрешающий из гроба поднятием пятерни над головой, почему-то похож на грустного Арлекина. И скелет, выкрашенный золотом, загадочный и фаталистичный, тянет свои огромные ножницы к нитке жизни, которая заканчивается веретеном в руках юного создания. На его лице скорбь, ибо видно, что смерть уже поддела нить и осталось только щелкнуть огромными секаторами, чтобы все оборвалось. И времени больше не будет.

– Ты боишься смерти? – загрустила Фама.

– Ты, кстати, проиграла спор.

– Ты не ответил на вопрос.

– Не боюсь, но задумываться не люблю.

– Значит, боишься.

Волк открыл дверь, и они вышли на улицу. Вышли и не знали, о чем говорить. То есть с чего возобновить разговор. Все казалось каким-то несущественным. Тогда Волк остановился и произнес речь воображаемым слушателям, глядя куда-то в небо. Так обычно поступают интеллигенты. Реальные слушатели не интересуются их мнением – вот они и обращаются словно ко всему прогрессивному человечеству.

– Люди жили в грязном и неуютном мире. Вши, голод, болезни. Они были грубы и невежественны. Но заходили в церковь и попадали в рай. А сейчас все комфортно, с избытком. Поэтому рай и не нужен. И красота не нужна.