Алекс Сидоров - Люфтваффельники

— Единогласно?! Замечательно! Я и все руководство нашего батальона, а также командование училища выражает надежду, что глубоко обдуманное решение нашего с вами дорогого товарища Симонова, послужит достойным примером для остальных курсантов — для всех, кто еще не решился, открыто заявить о своем решении, вступить в КПСС. Комсомолец Симонов, поздравляю Вас, прошу садиться! После собрания, Вам надлежит незамедлительно подойти в канцелярию роты.

Опаньки, попал!!! Настроение было безнадежно испорчено, я опустился на свою табуретку, читать расхотелось. Собрание быстренько свернули, толпа ребят мгновенно рассосалась по своим делам. Перед тем как идти сдаваться в канцелярию, я накинулся на своих сослуживцев, осыпая их упреками.

— Вы что, совсем охулели?! Зачем проголосовали? Не могли пару негативных черт моего мерзопакостного характера озвучить, чтобы меня мягонько зарубить, дать мне возможность исправиться в будущем и вырасти над собой?!

Ребята дружно сделали округлые глаза, недоуменно переглянулись и все как один стали искренне извиняться.

— Сань, честно, мы не в курсах! Когда Конфоркин, тебя назвал, мы обалдели реально! Но решили, что ты созрел и хочешь в партию податься, чтобы красный диплом не срезали. Учишься ты идеально, спору нет, но ведь раздолбай законченный. А диплом надо спасать, ты его заслужил! Не только ведь мудаку Конфоркину на Доске почета висеть. Вот и проголосовали как надо — единогласно! Тебе же помогали.

— Как надо?! Ладно, я вам припомню, как надо?! Все, писец, лавочка закрывается, теперь будете экзамены сами сдавать! Своими силами! А мне теперь некогда! Надо всякую хренотень конспектировать!

Раздраженный таким неожиданным раскладом, я двинулся в канцелярию роты. Ребята остались в спальном помещении отделения, в спину я услышал их скупое: «Извини».

Я дерзко постучал в дверь и, не дожидаясь разрешения, вошел. В канцелярии восседал добродушный капитан Нахрен и улыбающийся курсант Конфоркин. Не спрашивая разрешения, я сел на стул и глядя в глаза нашему комсомольскому активисту, с максимально возможной издевкой и сарказмом спросил.

— А скажи-ка мне, дружище Конфоркин, где мое заявление о приеме в партию? Я там в своей фамилии, две ошибки сделал, вместо «Симонов», нечаянно написал «Симоноff», хочу исправить. Дай, пожалуйста!

Конфоркин растерянно захлопал глазенками и вопросительно посмотрел на ротного. Тот громко захохотал и сразу же вступил в разговор.

— Ладно, проехали! Я оценил твой юмор. Кончай гоношиться, тебя рекомендовали и точка. Ты — отличник, все преподаватели тебя хвалят, уверенно идешь на доску почета, явных залетов нет. Образцовый курсант, за тобой люди потянутся. Все, вот тебе моя рекомендация. Вот рекомендация комбата полковника Серова. Сейчас Конфоркин допишет протокол собрания и выдаст тебе комсомольскую рекомендацию. Вот список литературы, что ты должен изучить. Послезавтра, идешь на заседание политсовета училища. Свободен!

Делать нечего, я встал и повернулся к двери. По пути к выходу, я бросил благодарный и многообещающий взгляд на съежившегося Конфоркина, который шустро строчил рекомендацию в партию. Цепляясь за последнюю соломинку, я обратился к Нахрену.

— А заявление?!

— Какое заявление?

— Мое заявление!

— Какое еще, в жопу, заявление?! В училище план по приему в партию горит! А он тут кочевряжится. Сам Серов тебе честь оказал, приметил, выбрал, рекомендовал. Гордись и цени! Тебе еще все завидовать станут! Ты не понимаешь своего счастья?! Вот бляха-муха, еще капризничает?! Партия тебе честь оказывает, головокружительную карьеру и обустроенное будущее предлагает. А он — дурачина, ерничает! Заявление?! В задницу засунь свое заявление! Скомкай и засунь, плашмя! У тебя уже все рекомендации есть! Не надо никакого заявления! Все! Пошел вон, готовься к беседе на послезавтра!

Я пулей вылетел из канцелярии. Эмоции переполняли меня. Ну, попал, так попал! Ладно, хрен с вами, пойду на принцип. Ну, не будет у меня красного диплома, несмертельно! Но, все свое свободное время, писать разную идеологическую мутотень, в которую сам не верю, я не желаю. Я, свою Родину люблю, и воевать за нее готов, хоть сейчас, и без всякого партийного билета. Тем более что такого подлога от чистокровных партийцев училища, включая образцово принципиального Пиночета, я не ожидал. Вот хуль вам, по всей морде, не буду готовиться к беседе и все! Некогда мне, недосуг, гранит науки грызть надо, национальных кадров к экзаменам и зачетам готовить нужно. Кто им еще учебный материал разжует, лучше меня?!

Я и отличником стал, фактически, из-за подавляющего большинства национальных кадров в нашем классном отделении. В результате того, что я более или менее, адекватно понимал наших преподавателей, которые говорили на государственном русском языке. Затем, многократно пересказывая лекционный материал, до 20-ти раз и более, а для особенно одаренных ребят из Средней Азии и по 30-ть раз одно и тоже (адское терпение надо иметь, поверьте), я волей-неволей, усваивал предметы на железобетонную оценку 5 баллов. Запутать меня какими-либо каверзными вопросами было абсолютно нереально. В экзаменационной ведомости, напротив моей фамилии, почти всегда преподаватели делали приписку: «лучший ответ». Скорее всего, на фоне остальных ребят, носящих титул нац. кадров, получать отличные оценки было не очень сложно. Возможно и так. Но, тем не менее, я стал патологическим отличником, причем буквально, по воле случая и под воздействием, независящим от меня обстоятельствам.

Вернувшись в спальное помещение, я увидел группу ребят, ползающих по огромной электрической схеме топливомера-расходомера Ил-76, разложенной прямо на полу казармы. Парни ползали не совсем верно, и я включился в привычное для себя занятие. Общими усилиями, ребята, которые не понимали национальные языки друг друга и с большим трудом вникали в русскую речь, осознали замысловатую работу топливной системы самолета или тупо заучили, неважно. Главное, что они уверенно показывали все цепочки прохождения электрических сигналов, в зависимости от многочисленных режимов работы этой системы.

Вот, в таком незатейливом и монотонном режиме многократных повторений незаметно прошли два дня, и наступило послезавтра.

Володя Нахрен выловил меня на самостоятельной подготовке, приказал получать парадную форму одежды и двигать в штаб училища на заседание политсовета. Приказание получил, выполнил. Армия = дисциплина, свободы для маневра нет, ну или почти нет.

Заходя в просторное фойе штаба, я увидел группу парадно одетых курсантов, численностью человек 12–15, которые лихорадочно перелистывали свои конспекты и доставали друг друга различными умными вопросами по датам проведения каких-то пленумов и съездов. Их психологическое и душевное состояние можно было однозначно классифицировать как неприкрытый ужас и паника на грани истерики.