Лев Дуров - Байки на бис

Не забуду такой случай. Ставится спектакль «Ромео и Джульетта». Стоит Эфрос, к нему подходит чиновник «от культуры» и говорит:

– Анатолий Васильевич, надо у Броневого-Капулетти обязательно выбросить фразу: «И будете свидетелем веселья, подобного разливу вод в апреле».

Эфрос ничего не понимает, спрашивает в недоумении:

– Зачем?

– Ну перестаньте, Анатолий Васильевич! – чиновник искренне не понимает режиссера. – Апрель, Разлив, грядут ленинские дни…

Я на всякий случай встал за спиной Эфроса, думаю: если он сейчас грохнется – поддержу. Слава Богу, не грохнулся.

В итоге Броневой в спектакле сказал: «И будете свидетелем веселья, подобного разливу вод весенних».

В спектакле «Женитьба», поставленном гениальным Эфросом, роль у меня долго не получалась. Я знаю, что однажды Эфрос с сожалением сказал за моей спиной Ольге Яковлевой: «Так Левку жалко, это будет его первая неудача». А у меня действительно не клеилась роль. Я злился, раздражался на себя ужасно! Психовал. Понимал, что раздражаю партнеров. Что я назойлив, как жужжащая муха. У меня было ощущение, что все на меня смотрят с мыслью: «Да провались ты пропадом!».

Но однажды ночью (а ночью часто приходят мудрые мысли) я вдруг понял, что меня сковывает. У меня был замечательный костюм: мундир с эполетами, лакированные сапоги, белые роскошные брюки. И все это как-то не сходилось с Гоголем, с моим персонажем. Вот казалось бы, ерунда – костюм, а не клеилось.

Помню утро, когда я пришел на прогон – а до премьеры осталось прогона три – сказал костюмерам: «Найдите мне срочно черный рваный мундир, без эполет, без всего, быстро найдите мне черные рваные ботинки». А гримерам сказал: «Быстро ко мне в гримуборную! Наклейте мне махровые усы». Начался пролог, очень красивый, и я вышел в прологе в парадном красивом мундире (мы шли на свадьбу). Потом быстренько все это поснимал, усы наклеил и вышел на сцену. Слышу – зал начинает ржать, Эфрос просто закатывается. И все сразу стало на свои места. Так неожиданно роль состоялась и стала одной из любимых и самых удачных моих ролей.

Из многочисленных афиш, висящих на стенах моего кабинета, есть одна с секретом: никто не может теперь сказать, за что в советские времена ее запретили. А на ней написано: «Михаил Козаков, Леонид Броневой, Лев Дуров и Анатолий Эфрос приглашают вас в театр на «Женитьбу». Оказалось, афишу запретили за то, что эта компания не может приглашать на «Женитьбу», мол, это не их частная лавочка, а государственный театр. И как ни объясняли власть предержащим, что это такая форма обращения к зрителю, не помогло!

Однажды я лежал в институте Склифосовского. В мою палату привезли пациента, забинтованного с ног до головы, прямо как египетская мумия. Так как больного определили рядом с моей кроватью, я, понятное дело, стал расспрашивать его: мол, что да как. Оказалось, что он главный инженер крупного завода. Как-то сидел в своем кабинете, ждал американскую делегацию, которая должна была появиться с минуты на минуту, и отчитывал своего заместителя за что-то там не сделанное. И настолько разгорячился, что ударил в сердцах кулаком по столу, попал по линейке, которая, к несчастью, лежала так, что подцепила пузырек с чернилами… Пузырек подлетел и, естественно, все его содержимое попало на новую белую рубашку главного… Паника, что делать? Американская делегация вот-вот появится… Пробовали отстирать рубашку. Не вышло. Тогда секретарша принесла ацетон.

– Сейчас мигом отойдет, – сказала она.

Налила ацетон в тазик и опустила туда рубашку. А было это в 60-е годы. И в моде был нейлон. Понятно, вся эта синтетика в ацетоне моментально растворилась… Но на этом дело не закончилось.

«Раствор» вылили в унитаз… Расстроенный инженер пошел в сортир и случайно попал в ту самую кабину. Закурил, стряхнул пепел с окурка в толчок и… взорвался.

Когда я работал в Ленкоме, театр гастролировал по всей стране. И каждая поездка была для нас огромным праздником. Порой «истории» начинались уже в поезде.

Как-то поехали мы на очередные гастроли. Меня пришли провожать мои друзья – акробаты братья Воронины. Они, любя меня, притащили какую-то чудодейственную мазь, избавляющую от облысения. Где-то в Тбилиси ее раздобыли. Странная масса, пахнущая чесноком. Всучили мне банку и пластиковую шапочку. Проинструктировали: втирай, дескать, на ночь в лысину, натягивай шапочку, а утром смывай. Недели через две волос попрет!..

Значит, поехали. Я в одном купе с нашей примой Ольгой Яковлевой, а в соседнем – неугомонная четверка: Гена Сайфулин, Валя Смирнитский, Георгий Мартынюк и Игорь Кашинцев. Ребята сразу же начали «соображать». Вскоре скребутся ко мне:

– Дед (одно из моих прозвищ), дай чего-нибудь закусить.

– Да нет у меня ничего.

– Ну что ты жмешься – вон у тебя какая-то закусь в банках. И как раз чесноком пахнет.

– Мужики, – говорю, – это не закусь – это мазь от облысения.

– Свистишь, дед. – И ушли, недовольные, допивать. Гудели до утра, спать всем мешали. Думаю: надо ребят проучить. Вижу – на крючке висит парик Ольги Михайловны. Длинный, кучерявый. Натянул парик, вылез по пояс голый и в соседнее купе стал стучать. Открыли они и спьяну глаза вытаращили. А я им этак торжественно-возмущенно:

– Что, суки, не верили?!

Смирнитский упал с полки и сломал руку. Мартынюк угрюмо пробормотал, обращаясь сам к себе:

– Допился…

У Сайфулина начались судороги. А лысый Кашинцев воскликнул с восторгом:

– Это, блин, жизнь! – И упал лицом в подушку.

Я удалился. А минут через пятнадцать они опомнились и стали ломиться в наше купе. Но строгая Ольга Михайловна их не пустила.

Весь гастрольный сезон Смирнитский ходил со сломанной рукой и смотрел на меня волком.

Да, актеры не могут не играть, не могут не разыгрывать друг друга. Это уж их профессия. Но инженеры-то при чем? Кажется, серьезные люди, всё у них на точных расчетах, на сухой математике и – туда же!

Приехали мы с гастролями в Югославию. Раз «Югославия», стало быть, это случилось еще при Советской власти. Не помню уж, в каком городе мы играли. Да это и не столь важно. Только я умылся с дороги, переоделся и вдруг раздается телефонный звонок.

– Это господин Дуров? – спрашивают на ломаном русском языке.

Тогда еще слово «господин» не было в ходу и звучало как-то непривычно. Это сейчас все «господа», «лорды», «леди» и «гамильтоны». Но раз спросили, нужно отвечать.

– Да, – говорю, – это я.

– Господин Дуров, с вами говорит внук генерала Врангеля. Я хотел бы с вами очень повидаться здесь.