Феликс Кривин - Учёные сказки

Я смотрю на окно и пячусь вместе с бычком, прикрывая его, чтоб его не было видно. Затем становлюсь так, чтоб не было видно меня.

А на окне происходит что-то совсем непонятное. Четыре рыжие мочалки вползают на подоконник и ползут, подражая четырем гусеницам. Над каждой из них возникает по глазу, которые как-то странно перемигиваются между собой. Носы, похожие на короткие дула, и дула, похожие на длинные носы, — все это направляется в комнату.

На подоконнике сидят два человека. Они сидят на корточках, широко разведя толстые ноги, и в таком положении озирают комнату. У каждого из них по четыре ружья, и я понимаю, что это те самые братья-разбойники, о которых говорил мне конек-горбунок.

Я не изолировал братьев-разбойников. Я не разбудил Спящую красавицу, и теперь ее разбудят они. А когда человека будят разбойники, то лучше уж ему вовсе не просыпаться.

Они спрыгивают с подоконника и долго не могут отдышаться. Они кряхтят и сопят, сдерживая себя, как только возможно, потому что в их деле главное — тишина.

— Брат, заходи с левой стороны, — шепчет один, а второй отзывается так же шепотом:

— Заходи с правой, брат!

Нас они не видят, но нам-то их видно хорошо. Мы видим, как они поднимают Спящую красавицу и, кряхтя, тащат ее к окну. А она спит, ни о чем не догадывается… Ей, как видно, хорошо в ее сне, и она не знает, как ей плохо в действительности…

Рассказать вам сказку про белого бычка? Мы с ним уходим все дальше и дальше. Пролетели мимо гуси-лебеди, пробежала коза-дереза, остались позади и поющее дерево, и Лихо Одноглазое, и бой на Калиновом мосту (в котором мы не принимали участия)…

Мой бычок заметно подрос, но он все же мал для такой далекой дороги. И чтоб его подбодрить, я рассказываю ему сказку о белом бычке, который ушел из дома, потому что там его не хотели понять. «Белая ворона? Может быть, белые ворота? Может быть, новые ворота? Может быть, новое корыто?» Лошадь качает головой, баран морщит лоб, свинья задирает свой пятак, будто это не пятак, а бог весть какое сокровище. И все вместе они не могут понять того, что, кажется, так понятно:

— Неужели на белом свете для белого бычка не най дется белой вороны?

Всего несколько слов — и вот бычок уже твердо стоит на ногах, и вот он даже бежит вприпрыжку. Он как-нибудь не лошадь, не баран, не свинья, которые верят только тому, что у них под носом! И пусть он видел одних черных ворон, все равно он верит, он знает, что где-то есть она, есть, есть на свете белая ворона!

Так мы с ним идем: то еле плетемся, спотыкаемся, то пускаемся вскачь, наверстывая упущенное. И вдруг — сначала трудно поверить — впереди возникает что-то белое…

Мы с бычком поменялись ролями: теперь он тащит меня на веревке. Он бежит впереди, потому что у него вдвое больше ног и вчетверо меньше соображения. Я-то сразу сообразил, что это совсем не ворона, а просто белая сказка. Еще одна сказка на нашем пути.

Бычок останавливается: он замечает свою ошибку. Вместо вороны он видит снежные сугробы, ледяные поля и — это мы видим с ним вместе — белую принцессу Снегурочку.

— Му-у! — говорит мой бычок.

Снегурочка вскрикивает, итолос ее смешивается со звоном разбитой сосульки. Эту сосульку она только что держала в руках — и вот на земле кусочки льда, а над ними стоит растерянная Снегурочка.

Мне хочется что-нибудь ей сказать, как-то ее утешить. И я говорю:

— Скажите, пожалуйста, где вы достали такую сосульку?

Я смотрю на Снегурочку и вдруг замечаю, что она тает. Капли катятся у нее из глаз — все крупнее, крупней. Я боюсь, что сейчас она вовсе растает, и спешу объяснить свою мысль:

— Я только потому спросил, что красивая была со сулька…

Правильнее, конечно, сказать, что Снегурочка красивая, но я боюсь, что она обидится, и поэтому говорю о сосульке. И все равно ничего не помогает: Снегурочка тает буквально у меня на глазах.

— Послушайте, ну, послушайте же меня!.. Я ведь только хотел… хотел сказать… что красивая… была со сулька…

И тут она перестала таять. Она просветлела и даже как будто чуть-чуть заискрилась:

— Да вы просто дурак, — сказала она и тут же поправилась, чтоб меня не обидеть — Дурачок… Вас случайно зовут не Иванушкой?

— Я не знаю, — говорю я. — Может быть, меня зовут Иванушкой-дурачком, а может, Иваном-царевичем. Меня еще никто не называл, потому что в нашей сказке никого не было… Только я и вот этот бычок… Снегурочка замечает бычка.

— Какой беленький! Он у вас не из снега?

— Нет, он из шерсти… А у вас это что? Тропинка?

Мы можем пройтись по этой тропинке.

Тропинка у нее узенькая, вдвоем еще ничего, а третьему никак не поместиться. И он, третий, побежал впереди, зарываясь в снег и то и дело пропадая из вида.

— Тихо как у вас…

— Тихо…

— Я люблю тишину…

Я замолчал, Снегурочка не ответила, и вот — тишина завладела нашим разговором, вытеснила из него все слова, которые вдруг оказались лишними. Тишина повисла в воздухе, залегла в снегу, и только на тропинке чуть слышался скрип наших шагов…

Мой бычок попал в родную стихию. Вокруг все белым-бело, и он, белый, сливается с общим цветом. Мне то и дело приходится его искать, а он и рад, ему весело.

Пускай порезвится, думаю я. Сегодня порезвится, а уж завтра…

О том, что будет завтра, я стараюсь не думать. Завтра мы простимся с нашей Снегурочкой и опять будем вдвоем. Мы выйдем на большую дорогу, и каждый шаг будет нас от нее удалять, а к чему приближать — неизвестно…

Я смотрю на Снегурочку, и она знает, что я на нее смотрю, хотя глаза у нее опущены. И она говорит:

— Как это все-таки много — немножко тепла. Мне его всегда не хватало. Казалось — все хорошо и желать боль ше нечего, только бы вот чуточку, капельку тепла…

Потом мы молчим. Потом опять говорит Снегурочка:

— Вот эти снежинки — посмотри, как они блестят.

Будто и похоже, но каждая по-своему.

Я смотрю на ровную снежную пелену и не вижу в ней ни одной снежинки.

— На небе они не такие. Хотя там они ярче, но ка кие-то слишком холодные…

— Ты говоришь о звездах?

— Да, в небе их называют так. А на земле они прос то снежинки.

Я не очень понимаю, о чем она говорит, я просто слушаю ее голос.

— Конечно, хорошо быть звездой. Мерцать среди неба и не думать о том, что делается внизу. Но, бывает, зве зда задумается, и тогда она падает на землю снежинкой.

Видишь, сколько их всюду, звезд, которые вспомнили о земле…

Мы оба молчим, и все молчит вокруг нас, и нам так уютно в этом общем молчании…

Мы слушаем тишину. На землю спускаются сумерки и похищают у нас нашу белую сказку. Мы сидим на скамейке, на маленьком островке, но это нам нисколько не страшно. Мы сидим на скамейке и слушаем тишину.