Феликс Кривин - Учёные сказки

— Наконец-то, — говорит тишина, — наконец-то вы на шли свою сказку… Вот такая ночь и скамеечка, на кото рой можно сидеть вдвоем, — чего больше искать на свете?

Снегурочка придвигается ко мне — и я отодвигаюсь, чтоб она могла сесть поудобнее.

— Сидеть вдвоем, — говорит тишина. — Ведь это самая лучшая сказка!

Легкий шорох. Это завозился в снегу наш бычок. Наш бычок сегодня устал — у него было столько впечатлений!

У меня тоже было много впечатлений, и я благодарен за это Снегурочке. Мне хочется для нее что-нибудь сделать. Ведь ей, бедняжке, всегда не хватало тепла…

Немножко тепла — и нам будет совсем уютно…

Огонек побежал по щепочке и, не удержавшись, свалился в снег. За ним свалился второй, и только третий, умудренный опытом своих предшественников, сумел устоять. Он осторожно ступил на щепочку, побалансировал для равновесия и сделал еще шаг. Опять побалансировал, поколебался на месте, словно собираясь вернуться, и пошел вперед — твердо, уверенно, как будто под ним была не щепочка, а толстое полено.

Где-то на середине пути он подпрыгнул и ухватился за верхнюю щепочку. Подтянуться и стать на нее было пустячным делом, но фокус тут был в другом: огонек прыгнул на верхнюю щепочку и в то же время остался на нижней. Из одного огонька стало два.

Вот тут-то и началось веселье! Огоньки прыгали по щепочке и двоились у нас на глазах. Они забирались все выше и выше и, наконец, забрались так высоко, что оторвались от щепок и повисли в воздухе, соединившись в один большой огонь.

— Ну, как? — спросил я.

Она не ответила.

— Правда, красиво?

Она не отозвалась.

Я посмотрел на нее.

Снегурочка молча таяла.

Звезды-снежинки вспыхивают при свете огня, одна за другой вспыхивают и гаснут. Они прилетели издалека, опустились с самого неба, чтобы погаснуть здесь, на земле…

— Снегурочка, — говорю я, — ну, не надо, прошу тебя!

Я не могу смотреть, как ты таешь. Когда ты таешь, мне хочется растаять вместе с тобой!

Мне хочется, но я не таю. Я не могу выжать из себя ни одной капельки.

Одинаковые ноги взлетают выше голов, а головы не испытывают при этом неловкости и спокойно таращат одинаковые глаза, приводя в движение рты, издающие бодрые звуки:

Аты-баты, как ножницами, стригут пространство, то удаляясь от нас, то опять приближаясь, и мне никак не удается постичь истинный смысл этих занятий. Десять шагов туда — десять шагов обратно. Двадцать шагов туда — двадцать шагов обратно. Как бы далеко они ни ушли, они всякий раз возвращаются на старое место.

Смог бы я так идти? Наверно, не смог бы. Аты-баты могут, потому что жизнь им предельно ясна и на все у них готовы ответы.

Куда идти? На базар.

Что купить? Самовар.

Сколько дать за него? Три рубля и ни копейки больше.

Они идут друг за другом, напоминая очередь у Золушкиного ларька, только трудно понять, где у них начало, а где конец, потому что движутся они то в одну, то в другую сторону. Десять шагов туда — десять шагов обратно. Двадцать шагов туда — двадцать шагов обратно.

Мы сидим в кустах и смотрим на эти занятия. Вот, наконец, появляется самовар, о котором у них столько разговору, вот он ставится на землю, и аты-баты усаживаются вокруг него.

Они пьют чай.

Они наливают его в большие чашки, заваривают почти дочерна и пьют, прикусывая из общей головки сахара.

Я выхожу из прикрытия, на всякий случай оставляя там своего бычка.

— Здравствуйте, ребята.

— А, здорово! Садись, выпей чайку. Эй, где там у нас лишняя чашка?

Мы знакомимся.

Аты-баты по очереди представляются мне:

— Катигорошек.

— Укатигорошек.

— Подкатигорошек.

— Закатигорошек.

Вообще-то они все Горошки, а отличают их только профессии. Один был кучером, катал царя и министров («Кати, Горошек!»), второй укатывал дороги, чтоб меньше трясло («Укати, Горошек!»), третий подкатывал бочки с вином («Подкати, Горошек!»), четвертый просто работал, закатав рукава («Закати, Горошек!»). Но теперь они на военной службе, так что у всех у них дело одно.

— Какое дело?

Они переглянулись между собой, приосанились и даже перестали пить чай.

— Слыхал про Несмеяну? Ну вот. Значит, мы ее охраняем.

Несмеяна — это царевна. Не настоящая царевна, а бедная девушка, которую для смеха взяли во дворец. У них тут царствует царь Горох, а министры у него все — шуты гороховые. Вот они и взяли во дворец бедную девушку. Для смеха.

— Ну и что?

— Вот тебе и что. Взяли ее, а она, вместо того, чтоб радоваться, плачет целые дни. Только всем портит настроение. Ну, и заперли ее. Чтоб повеселела.

Бедная девушка… Отец ее, Перекатигорошек, поехал за море счастье искать, и теперь она сирота — где ж тут радоваться?

— Но — надо, — сказал Катигорошек.

— Надо так надо, — сказал Укатигорошек.

— Приказ есть приказ, — сказал Подкатигорошек.

Закатигорошек ничего не сказал.

Мы пьем чай. Мы наливаем его в большие чашки, завариваем почти дочерна и пьем, прикусывая из общей головки.

— Ну, ребята, кончай отдыхать!

Десять шагов туда — десять шагов обратно. Двадцать шагов туда — двадцать шагов обратно. Аты-баты, как ножницами, стригут пространство, кажется, скоро от него ничего не останется.

Десять шагов туда — десять шагов обратно… Повторение — это все равно что конец. Что такое конец? Один волк, плюс семеро козлят, равняется… Снегурочка тает… Спящую красавицу уносят разбойники, а она себе спит, и во сне у нее все повторяется, повторяется… Так, как в сказке про белого бычка… Рассказать вам сказку про белого бычка? Вы говорите — рассказать, я говорю — рассказать… И тут все стали жить, поживать да добра наживать… Вот и конец сказки…

Конец? Неужели конец? Аты-баты молчат, и не слышно шагов туда и обратно…

Ага, догадываюсь я, уже ночь. Вон и луна наверху, аты-баты спят, а на посту стоит только один, Катигорошек.

Катигорошек стоит, как и положено стоять на посту: твердые плечи, твердая грудь и твердый взгляд, устремленный в пространство. Но вот он поднял этот взгляд вверх — туда, к окну башни, и еле слышно позвал:

— Несмеяна!

В окне появилась девушка.

— Несмеяна, — зашептал Катигорошек, — послушай новый анекдот. У одного царя был сын, а у сына жена, а у жены свекор. И этот свекор был тоже царем…

Катигорошек рассказывал анекдот, подчеркивая смешные места, а кое-что даже изображая.

— Правда, смешно? — осведомился он. — А вот еще анекдот… Обсмеешься!

Царевна не смеялась.