Петр Бормор - Игры демиургов

— Ну давай поменяемся, — предложил Шамбамбукли, — раз ты так всё хорошо знаешь, возьми себе черных, а я продолжу за белых.

— Ладно уж, продолжай… Давай я тебе растолкую, что уже успел сделать. Смотри, вот это — Инквизиция, она предотвращает уклонение фигур в сторону Зла. Это — святое воинство, которому поручено обращать черных в белую веру. Это — образовательная система, которая уничтожает в зародыше любые крамольные идеи, чтобы даже мысли такой, переметнуться, не было. Это — лагеря, куда изолируются неисправимые элементы. Всех ведь не сожжешь, правда? Ну ладно, ты пока занимайся белыми, а я буду исправлять то, что ты уже натворил.

— Да… — сглотнул Шамбамбукли. — Тут, безусловно, нужно многое исправлять…

Демиург сидел за своим рабочим столом и читал письма. За время его недолгого отсутствия писем скопилось много. Были они в основном от детей, конечно. Детские письма всегда доходят до демиурга. В отличие от взрослых, которые доходят лишь изредка.

«Дорогой демиург! Сделай, чтобы завтра было солнышко!»

«Дорогой демиург! Сделай, чтобы завтра был дождик!»

«Дорогой демиург! Пускай моей сестре ничего не дарят на день рожденья! Она противная.»

«Дорогой демиург! Пускай мне подарят на день рожденья другого брата.»

«Дорогой демиург! Сделай так, чтоб не было войны.»

«Дорогой демиург! Сделай так, чтобы мы победили!»

«Дорогой демиург! Пускай папа вернется живой, ладно?»

«Дорогой демиург! Пускай папа вернется…»

«Дорогой демиург! Пусть бабушка выздоровеет!»

«Господи… Как я устала. Когда же я наконец умру?» — да, взрослые письма тоже иногда доходят.

«Дорогой демиург! Сделай так, что папа разведется со своей женой и женится на маме.»

«Дорогой демиург! Сделай так, чтобы мои родители не разводились.»

«Дорогой демиург! Не наказывай папу за то, что он со мной сделал. Папа хороший. Только пусть мне в следующий раз не будет больно.»

«Дорогой демиург! Пусть я скорее вырасту большой и красивой, и буду нравиться мужчинам. Тогда мама возьмет меня с собой на работу.»

«Дорогой демиург! Когда я вырасту, я хочу быть больше и сильнее папы. Я его убью.»

«Дорогой демиург! Моя мама в тебя не верит. Не убивай её, пожалуйста.»

Демиург опустил голову на руки и заплакал.

Голая неприглядная Правда лежала на операционном столе, вся опутанная трубками и проводами.

Мазукта пошевелил пальцами в хирургических перчатках и приблизился к столу.

— Так, что у нас тут?..

Шамбамбукли прочитал данные с таблички.

— Фамилия и имя больного: Истина Правда. Избита. Зверски. Кроме того, над ней надругались.

— Вижу.

Мазукта склонился над избитой Истиной, осторожно прощупал её живот и помрачнел.

— Живота не пощадили! Придется резать Правде матку.

Правда застонала.

— Ребенок… мой…

— Она что, в сознании? — испугался Шамбамбукли.

— Нет. Бредит, — успокоил его Мазукта. — Ишь, ребенка пожалела! Сама, между прочим, виновата!

— То есть как? — не понял Шамбамбукли.

— Связалась с дурной компанией. Ну и как обычно: сначала там просто вольно обращались с Истиной, потом стали над ней издеваться, дергать и вертеть как попало, а потом… всем скопом познали Истину. А она, между тем, была тяжелая!

— Кем тяжелая?

— Уже неважно.

— Меня никто не любит, — сквозь сон пожаловалась Истина. — На голую… Правду… глаза закрывают.

Мазукта без комментариев вколол Правде полный шприц чего-то розового, и она снова обмякла. После этого сама операция не представляла трудностей — тем более, была уже привычна и отработана до мелочей.

— Идея, — сказал наконец Мазукта, покачивая на ладони плод. — Мертворожденная. Вот что бывает, когда насилуют Истину. Всегда.

Он прицепил на ручку младенцу дохлый номер и отправил в анатомичку.

— Посмотрим, вдруг из неё еще удастся что-нибудь полезное извлечь. Сейчас рождается столько нежизнеспособных идей! Возможно, отдельные части из этой смогут их спасти.

— А куда нам теперь? — спросил Шамбамбукли.

— Ну, на сегодня уже ничего серьезного. Осмотр пятой и седьмой палаты. Слепая Вера и безумная Надежда.

— А шестая палата..?

— А… — Мазукта обреченно махнул рукой. — В шестой уже никакие средства не помогут. Там лежит совсем безнадежная Любовь.

— Тебе хорошо, — мрачно изрек демиург Мазукта.

— Мне? — удивился демиург Шамбамбукли.

— Угу. У тебя было счастливое детство.

— А у тебя?

— А у меня вообще никакого не было.

— Так не бывает, — неуверенно возразил Шамбамбукли.

— Я образно выражаюсь, — криво усмехнулся Мазукта. — Ну посуди сам, разве это детство? Никто обо мне не заботился, я прозябал в постоянной духовной нищете и творческом голоде. Это ты у нас отпрыск древнего благородного рода, у тебя, небось, и игрушки были сплошь заграничные, и образование ты получал самое лучшее. А меня образовала улица.

— Бедный, — пожалел друга Шамбамбукли.

— Именно что бедный. Сколько сил было затрачено, чтобы хоть как-то выбраться наверх! Сколько раз приходилось возвращаться назад и начинать всё с начала! Ползком, на коленях, по сантиметру, по микрону. Полезную информацию по биту собирал! Но всему научился — сам, без преподавателей. Неслабо, а?

— Ты умный, — согласился Шамбамбукли.

— А кем мне только не приходилось подрабатывать потом, когда выбился в боги! В первой же конторе мне сразу приколотили крылышки к пяткам, и сделали мальчиком на побегушках. Тысячу лет носился как угорелый, доставлял почту по назначению. Потом духом вулкана работал, потом… даже вспоминать не хочу. И платили-то крохи, а я их все на книги тратил! И мечтал, что когда-нибудь смогу сам создавать миры — а не только арендовать в них жилплощадь.

— Ну, у тебя сейчас хорошо получается, — заметил Шамбамбукли.

— Сейчас-то да, — усмехнулся Мазукта. — А знаешь, как я создавал свой первый мир? По крохам собирал! Буквально по песчинке. Купить-то не на что было. В каждую черную дыру заглядывал — вдруг да завалилось что-нибудь хоть мало-мальски пригодное? Все детальки вручную подгонял, многие сам вытачивал, о свою кожу полировал. Всё боялся, дурак, что плохо выйдет, никто не купит. Наивный… Это я уже потом сообразил, что бездомные боги любой мир с руками оторвут, будь там хоть какие дефекты. Их ведь, иждивенцев, тьма тьмущая, редко в каком мире меньше сотни тусуется. Что ни мир — то коммуналка. Чтобы целая вселенная кому-то одному принадлежала, без остатка — почти небывалый случай, я таких знаю всего миллиона два. Но тогда был еще глуп, по молодости лет, вот и старался изо всех сил. Столько любви и заботы, сколько я вложил в своё первое творение, никуда больше не вкладывал. Всё, что построил потом — сплошная халтура. Ведь так, да?