Мартти Ларни - Дед

— Ты что чита…? — наконец спросила она едва слышно, а последний слог «ешь» и совсем проглотила.

— Чего! — сухо ответил Дед, не глядя ни в книгу, ни на свою гостью.

— Я просто спросили…

— Больше говорить не о чем, не так ли? — зло усмехнулся паренек и, захлопнув книгу, уселся на своем топчане.

Наверху, над их головами, жалобно стонал ветер, поскуливая, бился о швы жестяной крыши. Как будто там, на крыше, кто-то отчаянно раскачивал дюжину детских колыбелек.

— Здесь все-таки тепло, — немного погодя сказала девочка.

— Все-таки?

— Да, хоть это всего лишь чердак.

— Под нами — жаркая котельная.

— Но здесь нет окон.

— Лишняя роскошь.

— Да, по правде говоря, нет и мебели.

— По правде говоря?

— Я не хотела сказать ничего плохого.

— Все равно.

Девочка чувствовала свою беспомощность. Деду ничего нельзя было сказать. Он цеплялся к каждому слову. Он не понимал даже доброты.

— Хорошо тебе здесь? — почти боязливо спросила девочка.

Тут он впервые взглянул на нее, и в его глазах вспыхнули ехидные огоньки. С убийственно холодной интонацией он сказал:

— Еще чего?

Девочка едва не заплакала. Этот Дед был сущий изверг. И его-то она еще хотела умолять о помощи, покорно просить, чтобы он пощадил котят. Бесполезно! Нет, не стоило взывать к его жалости. Теперь уже казалось, будто на крыше плясало не двенадцать, а сто визгливых колыбелей и чья-то крепкая рука трясла их так, что дрожало все здание. Девочка медленно встала, пошла к двери и горько проговорила:

— Ничего… Ровно ничего…

Дверь открылась и закрылась. И была слышна лишь пронзительная колыбельная песня зимы. Два человека чувствовали по-разному и говорили на разных языках. Их сердца были настроены на разные волны.

Итак, это случилось. Это произошло ранним утром, в предрассветной мгле, и не сохранилось в тайне. Ничто не остается в тайне. Только мечты. Но теперь и они были пущены по миру. Жизнь не похожа ни на сказку, ни на поэму.

Трое хозяйских малышей то и дело совали свои раскрасневшиеся мордашки в дверь теплицы, и в ушах Деда трещало, как барабанная дробь:

— Убийца, убийца! Живодер! Убийца!..

Но Дед знай себе плел солому. Он хотел бы также плести и мечты, но детский крик мешал ему. В конце концов он прогнал ребятишек, пригрозив надрать уши. Теперь у него появилось немножечко уверенности. Хозяин назначил ему прибавку и польстил его самолюбию:

— Я тобою доволен. Продолжай в том же духе, и ты выйдешь в люди.

На следующий день пареньку досталась приятная работа: подвязывать гиацинты. Его никто не беспокоил в жаркой камере выгоночной теплицы. Было большим наслаждением втыкать острые палочки в землю и к ним мягкой мочалочкой подвязывать стебли с набухшими тяжелыми бутонами. Почему-то это было весело, возникала грубоватая нежность. Он даже вздрогнул, заметив, что напевает. В обеденный перерыв он сбегал в лавку за продуктами. Он стал самостоятельным, сам теперь вел свое хозяйство — вот отчего ему захотелось петь! Но продавщица бесцеремонно вернула его с небес на землю:

— Бедненький, видно, скучаешь по маме, что так много берешь молока!

Это замечание подкосило его. Он не подозревал, что молоком можно запивать тоску. А может быть, в этих словах кроется какой-то двойной смысл? Взрослые всегда любят говорить двусмысленности. Некоторые живут этим. «Много молока…» Как она сказала: «Много молока…»

И вдруг, очнувшись от нахлынувших мыслей; он бросил взгляд в сторону и увидел старшую дочь хозяина. Он ничего не ответил на приветствие девочки, да и не считал нужным отвечать. Девочка подошла к нему поближе, вдохнула приторный аромат цветов, подыскивая слова:

— Какая прелесть!

Последовало долгое молчание. Можно было бы услыхать, как дышит Мальчик-с-пальчик.

— Я не могла заснуть этой ночью, — сказала девочка. Мальчик язвительно усмехнулся и подумал: «Тебе бы молочка, лучше всего материнского…»

— Не могла заснуть, все думала о котятах, — продолжала девочка и неожиданно спросила: — Как же ты их убил?

Паренек прикусил губу, соображая. Затем он ответил спокойно и обстоятельно, стараясь придать голосу как можно больше деловитой лютости:

— Отрубил головы топором. Это — в два счета. Тем более, что и топорище смазано. А мертвые тела бросил в топку котельной. Устроил им настоящий крематорий!

— Боже милостивый, как можно быть таким жестоким!

— Пустяки! Башку долой — шкуру на распялку!

— Довольно, не надо, не надо больше!.. Девочка зажала уши, едва не плача.

— А папа еще говорил, что у тебя были слезы на глазах!..

— Брехня.

— И что тебе было трудно убивать их.

— Топор — всегда топор, особенно если рукоять хорошо смазана.

— Изверг!

— Какой есть. За это мне и жалованье прибавили.

— Я тебя больше знать не хочу. Ненавижу такого разбойника.

— А мне все равно.

У девочки больше не было слов. Не оборачиваясь, она вышла из теплицы и всхлипывала:

— И такого изверга папа защищал!..

Мальчик спокойно продолжал втыкать колышки и подвязывать гиацинты. Вспомнив насмешливое замечание продавщицы, он произнес про себя:

— Надо пить много молока, чтобы не скучать по матери…

Безмолвный ветер чисто вымел вечернее небо, и высокий купол Вселенной наполнился тонким звездным туманом. Подмораживало. Но на чердаке котельной царила знойная жара.

По чердачной лесенке тихонько взбиралась девочка. Она решила положить конец дерзостям этого грубого мальчишки. С матерью она договорилась о мерах: теперь, когда хозяин уехал на неделю по делам, паренек поступит в полное распоряжение хозяйки. Мать и дочь составили для него длинный список смирения: мытье полов, чистка медной посуды, штопанье носков и ко всему непременные и внушительные уроки хорошего поведения!

Она уже сейчас хотела сокрушить юношу и заранее торжествовала, представляя себе, какая горькая ненависть отразится на его лице, когда он прочтет рабочее задание на завтра. Подкравшись тихонько к двери, она хотела было постучать, но томящая жажда мести отвергла все формальности. Хозяйская дочь без предупреждения открыла дверь и вошла. Туг, однако, все заготовленные фразы и едкие слова вылетели у нее из головы. С удивлением увидела она мальчика, который стоял на коленях в углу и тихо бормотал что-то непонятное задушевным, кротким голосом, напоминающим молитву старика:

— Зверь, говорят. Изверг. Убийца… Ну какой я убийца?! Нет, никогда… никогда!

В голосе мальчика звучали нотки растроганности. Девочка не смела шелохнуться. Наконец она попыталась незаметно притворить дверь, но петли скрипнули, нарушив молитвенный покой, и мальчик испуганно вскочил.

— Ты?.. Чего тебе нужно? Уходи вон отсюда! Убирайся!