Александр Покровский - Бортовой журнал 4

Здорово у них это получается – говорят как заведенные.

Словно бы их завели.

Такой специальный механизм сзади.

То есть просто гражданин, как в древних Афинах, в рубище и сандалиях – это не совсем то.

Он же остается верен только себе, а кто об этом знает?

А вот о вере почетных граждан знают все.

Или должны знать.

Просто гражданин сам для себя определяет: что для него правда, что ложь и как он служит своему Отечеству.

Он даже определение Отечеству придумывает сам.

Он все делает сам, бедняга. Безо всякой подсказки.

Сам себе выбирает религию, законы, муки совести. Он выбирает себе жизнь и служение. Он определяет, кому он служит, почему он служит и как он служит.

Просто гражданин приходит в этот мир, живет в нем и уходит из него неоцененный.

Почему неоцененный? Очень даже оцененный.

Он сам себе это выбрал и сам все оценил. Обычный гражданин – это же мир. Мир в собственной душе.

Недавно я говорил с одним англичанином. Вернее, он ирландец, и англичанином я его назвал по привычке: все жители Великобритании англичане.

Это не так. Попробуйте шотландцу сказать, что он англичанин. Да он от возмущения лопнет.

Англичане же захватчики.

Для ирландцев они захватчики вдвойне. Так что я очень извиняюсь.

Имя у него вполне нейтральное, зовут его Генри. У него есть небольшой по меркам этой страны бизнес, он выпускает газету. Некоторое время мы с ним болтали о политике и о политиках и ругали их нещадно.

Потом мы перешли к экономике. И тут мне стало интересно. По нашим меркам у Генри предприятие среднего бизнеса, но он совершенно не понимает, что такое налоговые проверки.

– А зачем вас проверять? – спрашивает он.

– А что, тебя никогда не проверяют?

– А зачем?

Оказалось, что дело в туманном Альбионе обстоит следующим образом. В конце отчетного периода (чуть ли не в конце года) приходит к нему сертифицированный аудитор, который очень быстро прикидывает дебит и кредит (а там все очень просто: деньги пришли, деньги ушли) и выдает ему сумму налогов, он ее платит, и больше к нему никто не приходит.

– Никто-никто?

– Никто.

– Никогда?

– Никогда.

– А вдруг ты утаил, заплатил меньше?

– Но аудитор же проверил.

Аудитор у них все это проверяет, как я понял, за пять минут. То есть все, что Генри вздумается записать себе на необлагаемую налогами базу, он, Генри, записывает. То есть государство получает не столько, сколько оно хочет выжать из предпринимателя, а столько, сколько он хочет ему заплатить.

Вдумайтесь! Все доверяют всем. То есть Великобритания – это страна на доверии. «Народ и партия едины».

Вот она мечта-то. Тут все за всех.

И это несмотря на то, что англичан каждый второй считает захватчиками.

А у нас – «идет охота на волков, идет охота, на серых хищников, матерых и щенков».

0хота у нас на нас. Сезонная. И ни о каком «единстве» речи быть не может.

Могу написать это большими буквами для тех, кто этим единством все еще бредит.

Только сила, только давление. То есть силовикам все больше и больше делегируется полномочий, после чего за ними, за силовиками, уже не уследить.

Так что коррупция, господа, – движущая сила нашего общества.

А государство и общество находятся в состоянии непрерывной войны.

То есть Россия сидит на двух разъезжающихся стульях.

Она удержится на них только в том случае, если умеет делать шпагат. Надеюсь, что умеет.

Наградили Солженицына. Он очень болен, это видно. Он худ, плохо говорит.

Человека, занятого словом, собственная невнятная речь угнетает скорее любой болезни.

А я помню еще те времена, когда все выступали с осуждением его «Гулага», а в прессе писали, что он предал родину. Я тогда говорил, что надо сначала прочитать, а потом осуждать.

Когда я прочитал «Гулаг», я два дня чесался. Зуд пошел по коже, я два дня не спал.

В последней автономке это было. В 1990 году.

Он был напечатан в «Новом мире» в четырех журналах. Мне хватило одной трети первого.

А замполит корабля ходил по каютам, находил эти журналы и изымал их как вредные, отвлекающие от несения вахты.

Я пришел с моря и вышел из партии. Первым в части.

Тогда еще это было не принято, это потом все из партии строем вышли. Меня спросили, конечно, чего это я, а я их спросил: «А вы «Архипелаг Гулаг» читали?»

Хорошо, что я прочитал его так поздно.

И хорошо, что замполиты нас от этого чтения так берегли. Я бы не знаю что сделал, прочитав это все не в 1990 году, а раньше. Расстрелял бы, например, всех замполитов или сам бы застрелился.

Великое произведение.

Гнали – и его, и произведение.

А теперь вот награждают.

А до этого было награждение Ростроповича.

Власть торопилась. Все это походило на снятие посмертной маски с еще живого. Очень тягостно.

Какие-то вещи делать нельзя.

Мародерствовать, например, обирать еще теплого.

К слову, холодного тоже нельзя обирать. Почему-то тогда именно это мне и пришло на ум.

И Ростропович, и Солженицын – великие люди.

Они свое сделали, но им, беднягам, нужно еще и одобрение власти.

Великие хотят быть мелкими.

Когда я слышу о том, что этот год объявлен годом русского языка, мне все время хочется спросить: а почему только год? Может быть, продлим это дело года на полтора, на два, на десять?

И потом, о каком русском языке идет речь? О классическом литературном русском языке?

Вряд ли. Скорее всего, имеется в виду язык разговорный, который тоже нуждается во внимании, но это внимание не такое убыточное, потому что защита литературного русского языка – это, я вам скажу, очень большие деньги.

Ведь литературный язык существует не только в среде его немногочисленных носителей, но и в книгах – главном его хранилище.

Вот детективный язык сохраняется сам. С телеэкрана он просто льется, в книжных магазинах он нарасхват, а авторы плодятся, как домовые мыши в отсутствие кота.

А вот литературный русский язык в России помрет скоро.

Помрет он, дорогие мои человеки!

Хороший перевод зарубежной литературы делается как минимум два года, и все это время переводчику надо что-то кушать. То есть перевод на хороший русский язык – это дорого.

Сейчас современная русская проза существует где-то сама, как плесень, поэзия – тоже.

Библиотеки кормятся чем придется, а книжная торговля у нас относится к Министерству торговли.

То есть книгами торговать – все равно что пивом. То есть сейчас книги – это коммерция, это не культура. Правда, НДС на книжную продукцию не так давно сделали десять процентов.

А во Франции, я слышал, он четыре процента.

То есть налог на родной русский язык в пользу родного государства у нас в два с половиной раза выше, чем у французов.