Александр Покровский - Бортовой журнал 4

И каждый год книжные магазины выклянчивают у администрации льготу по аренде.

Без этой льготы торговле книгами на классическом литературном русском языке наступает труба.

Посчитаем еще налоги. Налог на бумагу и типографские услуги у нас восемнадцать процентов, а недавно он был двадцать процентов. 0н недавно и на книги был такой же.

Его после небольшого раздумья ввела нам как-то Государственная дума.

И все. Рынок книг рухнул. Цены в книжных магазинах сразу взлетели на двести процентов, но и с такими ценами магазины все равно еле-еле свели концы с концами.

Потом наше любимое государство опомнилось и опустило налог на десять процентов, но рынок в себя не пришел до сих пор.

То есть книга – это очень сложный продукт. Книгу на хорошем литературном языке надо сначала выстрадать, потом написать, потом издать, потом найти оптовика, через него продать и получить деньги на дальнейшее страдание.

С каждым годом рынок гуманитарной литературы в России сжимается, как шагреневая кожа, – оптовики разоряются, льготы на аренду заканчиваются, а магазины начинают торговать детективами и книгами о здоровье.

Конечно! Самое время объявлять этот год годом русского языка, а то от него скоро уже ничего не останется.

Вот в Швеции издательство гуманитарной литературы, насчитывающее в своем составе целых два сотрудника, выпускает в год минимум две книги тиражом в две тысячи экземпляров каждая.

И это на восемь миллионов шведов. Себестоимость – два доллара. Магазинам издатель продает книгу уже по десять долларов, и они у него покупают сразу в деньги. 0дин доллар с этой цены издатель платит оптовику-развозчику и еще один доллар он платит тому оптовику, что собирает заказы, – тот отправляется с книгой по всей Швеции и во всех магазинах ее показывает, после чего они и заказывают какое-то количество.

В магазине книга уже стоит двадцать долларов. Тираж в две тысячи продается за год-два, но к издателю это уже не имеет отношения – он продает книгу по собранным заказам сразу в деньги. Тираж две тысячи для восьмимиллионной Швеции оптимален.

А для стосорокамиллионной России такой тираж гуманитарной литературы огромен. Тут и тысяча экземпляров уже редкость. Обычная цифра – пятьсот. При этом наш издатель в своем издательстве числом в два человека должен выпускать не две, а двенадцать книг в год, и при этом он еле выживает.

Вот вам, ребята, и весь русский язык.

В Швеции действует могучая система поощрения издательств и магазинов, производящих и торгующих гуманитарной литературой. Там магазины и библиотеки есть в каждом населенном пункте. И они прекрасно укомплектованы. А если магазин торгует без прибыли, то и налоги с него не берут.

Вдумайтесь! С магазина не берут налоги! Потому что он, магазин, сработал на культуру!

Потому что или ты тратишься на культуру, или на тюрьмы! На тюрьмы дороже!

Кстати, о тюрьмах! В тюрьмах Швеции, в сравнении с нами, почти никто не сидит!

Вот вам и забота о языке.

Грушинский фестиваль авторской песни – это явление природы.

Такое же, как гроза или ветер. Оно самостоятельное и живое – запрещай его или не запрещай.

Люди пели всегда. Они и при Батые пели.

Пение – это же свобода. Поющий свободен.

Он свободен внутри, и потому потуги некоторых партий присоседиться, притулиться, застолбить участок рядом очень смешны.

Поющий не нуждается в партиях, это партии в нем нуждаются, потому что рядом с поющим очень остро ощущают свою полную и окончательную никчемность.

Другая шкала ценностей. Брось при поющем в огонь пачку денег, и он не прекратит пение, чтобы выдернуть их из огня.

И тут можно окружать себя охраной, великолепными собаками для охоты на львов, одеваться, как на парад, или привозить с собой комфортабельный дом на колесиках – все едино тебя никто не заметит.

Тут ты или можешь сочинять и петь – тогда пожалуйте на сцену, или не можешь – тогда ваше место среди зрителей.

Конечно, то, что организаторы Грушинского фестиваля в этом году поделили его, особой радости не добавляет, потому что сразу становится ясно – спорят деньги; но и какого-то особенного влияния на сам процесс пения эти споры не оказали. Разве что многие не приехали, потому что не хотели, чтоб спорящие тащили их на баррикады – пусть так, люди все равно пели, и были конкурсы и лауреаты.

Можно, конечно, сетовать на уровень, говорить о степени мастерства, можно приводить аргументы, размышлять – но авторской песни-то все равно. Она песня туристов, костров, дорог, сырых палаток.

Авторская песня – это гитара и небольшой круг слушателей.

Авторская песня – это огромное число песен и авторов, из которых время оставит, возможно, только несколько песен и несколько имен. Остальное уйдет в небытие – и это правильно. Сквозь века пройдут только камни и рукописи. Не все, но пройдут.

На Грушинском фестивале люди улыбаются – и это, как мне кажется, главное достижение.

Мы отвыкаем улыбаться.

Россия – как побитая собака – никак не может растянуть губы в улыбке.

Очень хочется, чтоб она заново научилась это делать.

Такое простое упражнение для мимических мышц – а вот никак.

А тут я увидел улыбки людей, и это здорово, праздник получился.

Конечно, еще много всего мешающего. Авторы – народ не слабый, но ранимый, и если во время выступления появляется нетрезвое лицо отечественного песенного воздыхателя, которое во время выступления начинает орать, как самаркандский ишак, то это мешает всем, и, как мне думается, надо бы их вынести куда-нибудь и там сложить штабелями.

И еще очень мешает мусор. Невозможно петь, если под зрительскими скамейками перекатываются пустые бутылки. У мусора очень прилипчивый нрав. Мусор все делает мусором. И мне хочется воскликнуть: «Ребята! Давайте уберем нашу планету! Авторская песня – это же планета. За ней надо ухаживать. Ее надо лелеять. Пожалуйста, убирайте не в понедельник, а каждый день. От этого легче петь!»

Вот и все, что я хотел рассказать о Грушинском.

Вот и День Военно-морского флота наступает! Боже мой! Боже мой! Боже мой! Радость-то какая и счастье! Слезы, слезы, слезы.

Вот!

В Петербурге уже вывесили плакаты на улицах и в вагонах метро.

На них изображено небо голубое, под которым море синее, а в середине два флага – Российский и Андреевский, а на них сияет Нахимов в виде ордена. И все это в двух вариантах – на другом сияет Ушаков.

В прошлом году военно-морские корабли дальше моста Лейтенанта Шмидта на праздник не пустили.

Перед Зимним дворцом выписывали круги разноцветные парусники, изображая флот Петра.

То есть к флоту Петра с годами доверие только растет, а вот к современному флоту оно только падает – пустишь их туда, где люди приличные собрались, а они опять или мост сгоряча забодают, или взорвут чего-нибудь – за восторженными криками не сразу и разглядишь.