Пётр Бормор - Книга на третье

— Ну, сад-то вряд ли, — криво усмехнулся гном. — Деревья придется вырубить. Сам знаешь, нам, гномам, эти ваши эльфийские привязанности чужды.

— Знаю, — кивнул эльф. — И яблоки вы тоже не любите.

— Любим, — вздохнул гном. — А яблони — нет. Придется вырубить. Зачем мне лишние проблемы?

— Абсолютно незачем, — согласился эльф. — Чаю хочешь?

— Хочу, — кивнул гном.

— Пойдем.

Они прошли на кухню, эльф распахнул окна в сад и сел вполоборота, чтобы видеть цветущие яблони. Гном привычно нашел в буфете две чашки и баночку с вареньем, поставил чайник на плиту и присел на табуретку рядом с эльфом.

— Скучно будет без тебя, сосед, — нарушил он повисшее молчание.

— Ничего, — ответил эльф. — Я тебе гарантирую, что в ближайшее время вам тут скучно не будет.

— Ну… жаль, что так получилось. Ты уж извини…

— Да брось, ты ни в чем не виноват.

— Если бы от меня что-то зависело, — пожал плечами гном. — А так… Сам-то я против вас ничего не имею, ты не думай! И не только я. Только что мы можем-то? Всё равно всё будет, как Совет Бородатых решит. А у эльфов, сам знаешь, борода не растет.

Эльф молча кивнул. Гном посопел в бороду, сполз с табуретки и разлил чай по чашкам. Одну сунул эльфу, из второй отхлебнул сам.

— Это всё молодежь бузит, — сказал он. — Мы-то с тобой вместе воевали, а они что, они гари не нюхали. Дети, что они понимают…

— Дети всё понимают, — перебил эльф. — И гораздо лучше, чем ты думаешь.

— Нуу… может быть.

Гном обвел кухню взглядом.

— Вообще-то… да. Где-то как-то всё правильно. Обидно стало за гномью самобытность. Речь вокруг эльфийская, музыка эльфийская, товары эльфийские. Гордость взыграла.

— Взыграла, — согласился эльф. — Вон вы какие теперь гордые, даже Храм Света порушили!

— Меня там не было! — вскинул бороду гном. — И вообще… ну, порушили, и что? У вас там и так своих храмов полно, а нам теперь ваш Свет ни к чему. Мы же вроде как Темная раса.

— И Свет вам ни к чему, и песни наши, и деревья. Мы же оккупанты, правильно?

— Да. То есть нет. То есть…

— Да ладно тебе, не выкручивайся. Скажи еще, что я неправ.

— Прав, — скривился гном. — Оккупанты вы и есть. Вы же нас за бороду держите! Кругом всё эльфийское, плюнуть нельзя, чтобы в эльфа не попасть! И цены вы диктуете, и политику — тоже вы, и производство всё ваше. Хлеб — ваш, ткани — ваши, даже пиво — и то эльфийское!

— Другими словами, мы вас поим, кормим и одеваем, — подытожил эльф.

Гном запнулся.

— Ничего, — проворчал он наконец. — И без вас не пропадем. Будем железом торговать, авось, с голоду не сдохнем. У орков тоже пиво неплохое.

— Неплохое, — согласился эльф. — Только захотят ли они делиться с вами своим пивом?

— Если мы перейдем на сторону Тьмы? Конечно, захотят!

Эльф осторожно отпил из чашки и задумчиво дернул кончиками ушей.

— Значит, вы теперь присоединитесь к Тёмным? Повелителям Драконов? К тем самым, против кого мы вместе воевали?

— Они нас простят, — уверенно произнес гном. — В конце концов, драконы — наши дальние родственники. И живут в пещерах, и золото любят. Да и мы тоже всегда как-то больше под землей, чем на солнце.

— Ну-у… — неуверенно протянул эльф. — Будем надеяться, что ты прав. В таком случае, можно только пожелать вам успеха.

Гном неловко поерзал.

— Так я пойду?

— Угу. Иди. И так уже соседи напротив косятся, что ты со мной так долго разговариваешь, да еще и чаи пьешь.

Гном быстро сунул недопитую чашку в мойку.

— Бывай, сосед.

— Пока.

Гном переступил с ноги на ногу.

— А мебель-то когда можно заносить? В смысле, ты скоро съезжаешь, или только завтра?

— Вечером, — ответил эльф, глядя в сад и задумчиво поигрывая зажигалкой. — Мне еще надо собрать вещи.

Жил-был один мельник, и было у него три сына, осёл и кот. Жил мельник, жил, и всё никак не помирал.

Наконец пришел к нему старший сын, поклонился и сказал:

— Надоело мне, батя, жить за твой счёт. Негоже это. Хочу отделиться, открыть собственное дело. Так что давай, выметайся с мельницы, она теперь моя.

Отец не стал спорить, оставил мельницу старшему сыну, сел на осла, рядом с собой посадил кота и пошел с двумя оставшимися сыновьями, куда глаза глядят. Шли они, шли, и вот на привале обратился к мельнику средний сын:

— Отец, мне, право, неловко быть Вам обузой, задерживать в пути. В общем, я забираю осла.

Сел на осла и уехал.

Пошел мельник дальше. Кот на плече сидит, сын рядом идёт.

— Знаешь что, папа… — говорит сын.

Мельник молча протянул сыну кота.

— Да пошёл ты со своим котом! — бросил сын, развернулся и потопал в сторону. А отец пошёл со своим котом.

Остановились на берегу реки. Посмотрел кот на мельника да и говорит:

— Не горюй, хозяин. Ты только раздобудь мне пару сапог, а там уж…

Не дослушал мельник, скинул сапоги, сунул их в лапы коту и побрел дальше один. Выбрал омут поглубже, бултых — и утонул. И никому ничего после себя не завещал, гроша ломаного не оставил. Вот такой это был скверный, жадный человек!

Однажды некий мастер стрельбы из лука узнал, что в соседней провинции живёт мальчик, владеющий великим искусством. И действительно, когда он пришел в гости к этому мальчику, то увидел, что все стены разрисованы мишенями: демонами, духами, драконами — и в сердце каждой мишени торчит стрела.

— Удивительно! — воскликнул мастер лука. — Это действительно великое искусство!

— Хочешь, я и тебя научу? — спросил мальчик, улыбаясь. — Всё очень просто, я стреляю в стену, а потом рисую мишень.

Мастер сплюнул, выругался и пошел восвояси. Он ничего не понял.

Мальчик не был великим стрелком. Он был великим художником.

В город пришел пророк и возвестил о Конце Света. Люди пришли в страшное возбуждение, целые толпы повалили в храмы, все принялись просить друг у друга прощения и замаливать грехи, богатые — срочно раздавать рубашки бедным, пьяницы — выливать вино в реку, блудницы — уходить косяками в монастырь… Только один жадный торговец не присоединился ко всеобщему энтузиазму. Он вышел на крыльцо своего магазина и повесил на дверь табличку: «Распродажа по случаю Конца Сезона».

— Нечестивый! — закричал ему кто-то из толпы. — Даже в такую минуту ты думаешь лишь о наживе!

— Я не хочу лицемерить, — спокойно отозвался торговец. — Перед лицом смерти я — такой, какой есть.