Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

– Она только и знает, что делать замечания.

– Она знает и многое другое, но ты не даешь ей возможности спокойно вести урок.

– Я не могу петь. У меня нет голоса.

– Как же ты тогда болтаешь на уроках?

– У меня голос не для пения.

– Ты музыкальный мальчик. Ты ведь учишься дома музыке, я слышала, как ты в концерте играл "Веселого крестьянина" Шумана. Зачем ты говоришь неправду?

– То на рояле. А петь я не могу.

– Ты просто не хочешь. Мария Владимировна сказала, что ты не можешь решить простейший пример на сложение и вычитание.

– На сложение могу, а на вычитание у меня не получается.

– Значит, надо подтянуться. Попроси Марию Владимировну, она тебе поможет.

– Мне уже ничто не поможет. У меня нет способностей к арифметике. Если хотите знать, Пушкин тоже не любил арифметику. А он стал великим русским поэтом.

– С чего ты взял, что Пушкин не любил арифметику?

– Я где-то читал…

– Ну, допустим. Но зато Пушкин любил и отлично знал историю и географию. Он, между прочим, грамотно писал, знал превосходно французский язык, латынь и греческий…

– Так ведь то был Пушкин. А я не Пушкин.

– Что же ты на него ссылаешься?

Я понял, что лучше мне молчать.

– Вчера вы с Черновым напихали в карман Марии Германовны бумажки. Зачем вы это сделали? Видишь, ты даже не можешь объяснить. А что это за хулиганство на уроке немецкого?

– Какое хулиганство?

– Ты уже забыл? Ты подложил под стул Екатерине Петровне пробку от пугача, и, когда Екатерина Петровна села на стул, пробка выстрелила, и Екатерина Петровна так испугалась, что у нее было плохо с сердцем.

– Я потом извинился.

– Старый человек, у нее больное сердце. Как так можно?

– Я извинился.

– Извиниться проще всего. А нельзя не хулиганить в классе?

– Наверно, можно.

– Так вот: нужно это раз и навсегда прекратить.

И надо серьезнее относиться к домашним заданиям, нужно быть внимательней на уроках, не болтать, не думать ни о чем постороннем и слушать объяснения педагога. Если чего-нибудь не понимаешь, надо спросить и записать. Я тебя вызываю в последний раз.

В следующий раз я вызову твою маму.

– У меня мама больной, нервный человек.

– Ну, тогда вызову отца.

– Папа тоже нервный.

– Щади их нервы. И не ссылайся больше на Пушкина. Пушкин тебе не поможет.

– А Лермонтов? – спросил я. – Он тоже не любил математику…

– Где ты это прочел?

– Я слышал.

– Мне кажется, ты не то слушаешь. Вытри штаны, они у тебя все в мелу. И чтобы больше жалоб на тебя я не слышала. Да! Чуть было не забыла: мне сказали, что вчера ты курил в уборной…

– Пушкин тоже курил, – сказал я.

– Но Пушкин еще написал "Евгения Онегина", И хватит ссылаться на Пушкина. Если я увижу тебя курящим или услышу, что ты курил, я поставлю на педсовете вопрос о твоем пребывании в школе. Можешь ты мне обещать, что больше я тебя вызывать не буду?

– Как это я могу обещать? Это вы можете обещать, что не будете вызывать.

Любовь Аркадьевна махнула на меня рукой и сказала:

– Иди, я не могу с тобой разговаривать.

"Раз разговаривает, значит, может", – подумал я и вышел из учительской. Навстречу мне шел Леонид Владимирович.

– Что? Попало? – спросил он.

– Попало, – сказал я.

– Такова жизнь. Она складывается из горестей и радостей. Знаешь, что я тебе посоветую?

– Что?

– Не забывай о том, что с каждым днем ты становишься старше, и чем дальше, тем труднее наверстать упущенное. Играй и озорничай на перемене, в свободное время, а в классе – учись. Он для этого и существует.

– А Пушкин?

– Что Пушкин?

– Он ведь озорничал на уроках. Я сам читал.

– Сперва озорничал, а потом понял, что надо серьезнее относиться к ученью, и перестал.

Это было убедительно сказано, и я ответил:

– Я тоже потом пойму и перестану.

– Только нужно, чтобы это "потом" пришло скорее, а то может быть поздно. И еще мой тебе совет: не ссылайся на великих людей. У тебя нет для этого никаких оснований.

Знаете ли вы, что такое извозчики? Они ведь раньше заменяли такси. Это был высокий экипаж на больших колесах. В него была запряжена лошадь, на специальном сиденье впереди – на козлах – восседал, держа в руках вожжи и кнут, дяденька в пухлой темносиней поддевке и в подобии картуза. Он прищелкивал языком, покрикивал на свою лошадку: "Но-но!", а когда надо было ее остановить, натягивал вожжи и говорил: "Тпру!" Лошадка бежала мелкой рысцой, цокала по мостовой подковами и везла вас куда угодно. Это и называлось извозчиком.

За полтинник можно было проехать на извозчике от угла Рыбацкой улицы до площади Льва Толстого.

Я заговорил об извозчиках, потому что они имеют некоторое отношение к моему рассказу.

По ходу занятий была запланирована экскурсия в Музей учебных пособий, находившийся недалеко от школы. Нас построили парами и повели в музей. Там мы осмотрели все, что было нужно, и нас отпустили домой. Нам было очень радостно, и мы сразу развеселились.

Музей находился на четвертом этаже дома. На всех остальных этажах помещались частные квартиры.

И, сбегая по лестнице, мы звонили в звонки на всех этажах дома. Жильцы, конечно, выходили на звонки, но мы уже были этажом ниже. Так, звоня и стуча в квартиры, с криками и хохотом, мы спустились вниз и выбежали на улицу.

– Есть идея! – сказал Навяжский. – Давайте доЕдем до школы на извозчиках. Это будет стоить не больше сорока копеек.

Идея всем понравилась. Мы побежали на угол проспекта Карла Либкнехта и Рыбацкой улицы. Там стояли, дожидаясь пассажиров, извозчики. Нас было 12 человек, и мы уместились в четырех экипажах.

Шикарно подъехали мы к парадному подъезду школы, и каково же было наше изумление, когда мы увидели, что у дверей школы нас встречает заведующий школой Александр Августович Герке и с ним неизвестный мужчина.

– Здравствуйте, – сказал заведующий. – Как провели время в музее?

Мы молчали.

– Получили большое удовольствие от звонков в чужие квартиры? Кстати, можете познакомиться… Вот товарищ – хозяин одной из квартир, в которые вы звонили. Приехал к нам на трамвае. Оказывается, это скорее, чем на извозчиках. Прошу всех зайти ко мне в кабинет.

Мы вошли в школу и, ни живы ни мертвы, прошли в кабинет Александра Августовича.

Он долго говорил с нами, объяснял, что мы хулиганы, что мы нарушили покой незнакомых людей, что мы опозорили честь школы.

– Ну что же, – сказал он, заканчивая свою речь, – вы все исключены из школы на семь дней. Сообщите своим родителям.

В момент, когда он это сказал, в кабинет вошел Павлуша Старицкий. Он был болен, несколько дней его не было в школе, в музей он с нами не ходил, но сегодня его выписали, и вот он пришел в школу, узнал, что мы все в кабинете заведующего, и пришел сюда. По пути он встретил Алю Купфер, и она рассказала ему, как мы звонили в квартиры, как приехали на извозчиках и кто нас встретил.