Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

Я подавил в себе чувство обиды и перестал стучаться. Люба вышла замуж за другого окончившего нашу школу; Шура окончил институт и уехал в другой город.

Но я до сих пор помню этот нервный разговор в моей комнате и очень ценю его: это был, пожалуй, первый в моей жизни мужской разговор со мной.

На письменную работу по математике Леня Селиванов явился с завязанными зубами. Широкий платок закрывал его челюсть, правую щеку и ухо.

– Что ты так обвязался? – спросил его Александр Дмитриевич.

– Очень болит зуб, – ответил Леня. – Но я не хотел пропускать письменную.

– Молодец, – сказал Александр Дмитриевич. – Ценю. – И стал писать на доске задачу.

Когда он ее записал, он кинул взгляд на стеклянную дверь класса и увидел за дверью Мишку Гохштейна из параллельного класса. Гохштейн смотрел сквозь стекло и что-то записывал. А записав, быстро удрал.

Селиванов не отличался большими способностями по математике, но он погрузился в работу, быстро писал и первым решил задачу.

– Александр Дмитриевич, у меня готово, – сказал он. И подал преподавателю аккуратно исписанный листок.

Александр Дмитриевич проверил и сказал:

– Ну молодец. Ты решил ее просто молниеносно.

Ничего не могу сказать. Отлично! Я от тебя этого не ожидал.

– От меня еще и не того ожидать можно, – сказал скромно Селиванов.

Когда урок окончился, мы все кинулись к Селиванову.

– Как это ты, Ленька, ухитрился так быстро и, главное, правильно решить задачу?

– Техника, – сказал Селиванов и снял повязку.

Под повязкой у него был телефон. От этого телефона шел провод, который незаметно протянулся по полу вдоль стены, дальше уходил в дверь и шел в физический кабинет. В физическом кабинете сидел дежурный по кабинету Миша Гохштейн, списавший с доски через стекло двери задачу и диктовавший решение в микрофон. Когда Селиванов закончил писать под диктовку решение, он отцепил провод от мембраны, а Гохштейн вытащил его из класса.

На всех это произвело огромное впечатление.

И Шура Навяжский решил воспользоваться этим научным достижением на уроке химии.

Химию у нас преподавал молодой, красивый мужчина – Николай Александрович Гельд. Он серьезно и влюбленно относился к своему предмету, но любил пошутить, умел это делать и был веселым и озорным человеком.

Предстояла письменная работа по химии. Мы должны были решать задачи по эквивалентности.

Навяжский договорился с тем же Гохштейном, который у нас был отличником и по химии. Система была оговорена та же: Гохштейн подсматривает через дверь написанные на доске задачи и передает решение по телефону.

Навяжский явился с завязанным ухом.

– Извините, – сказал он, – у меня воспаление среднего уха, и я с компрессом.

– Если ухо не помешает вам в решении задач, пусть оно будет завязано, – сказал Николай Александрович. – Вы решайте, а я уйду на двадцать минут – мне нужно в учительскую. За меня в классе останется Юган. Он отвечает за порядок.

Юган уселся на учительский стул, а Николай Александрович вышел из класса.

Задачи были нелегкие, мы все волновались и перечеркивали написанное, но нет-нет да смотрели на Навяжского, который краснел, потел и теребил свою повязку.

– Ребята, я ничего не слышу. Вначале я слышал прекрасно Мишкин голос, а сейчас только гудит. Что это за гул, не понимаю…

Так он ничего и не написал. И когда возвратился Николай Александрович, подал ему пустой листок.

– Я не успел, – сказал он.

– А как же ваша специальная передача? – спросил Гельд Шурка покраснел, растерялся и спросил:

– К-как-кая п-пе-редача?

– Телефонная, – сказал Гельд. – Вы изобретатель, и я изобретатель. Я увидел провод, идущий из-под вашей повязки, вышел из класса, выяснил, куда этот провод идет, и мне не стоило труда догадаться, в чем дело.

Тогда я подключился к этому проводу и начал глушить вашу передачу. Вам следовало бы поставить "неудовлетворительно", но за техническое изобретательство я вам ставлю "не вполне". И запомните: всякое изобретательство служит делу прогресса. А ваше – служит только упрочению незнания и темноты. А теперь развяжите свое весьма среднее ухо.

Сейчас в помещении Зимнего дворца – продолжение Эрмитажа, вывешены великолепные полотна европейских мастеров живописи и выставлена скульптура, а в 1924 году здесь были еще комнаты Александра Первого, Александра Второго, Александра Третьего, Николая Первого и Николая Второго – последнего русского государя, – последнего из царского дома Романовых. Все было сохранено так, как было, – спальные и столовые, гостиные и ванные, кабинеты, приемные залы и даже уборные.

Любопытные валом валили во дворец, надевали тряпочные туфли, чтобы не пачкать исключительные паркеты, и поднимались по мраморной лестнице в апартаменты государей, погружаясь в яркий свет дорогих люстр, отражаясь в бесчисленных зеркалах и в зеркальных паркетах, любуясь бесконечными статуями, мраморными и чугунными бюстами, блеском щитов, сабель, алебард и разукрашенными портретами царских особ и представителей их семейств.

А в один прекрасный день даже была объявлена распродажа личных царских вещей трудящимся Можно было зайти во дворец и приобрести за не очень большую сумму ночную рубаху императрицы Марии Федоровны, ночные туфли Николая Второго или кальсоны Николая Первого, а также кошельки, зубные щетки, флаконы из-под ихнего одеколона, перья, карандаши и всякое барахло их императорских величеств.

– Мы идем на экскурсию в Зимний дворец! – объявил на уроке истории Александр Юрьевич Якубовский своим (взвизгивающим голосом. И мы двинулись во дворец.

Женщина-экскурсовод с насморком и большим кожимитовым портфелем водила нас по бесконечным комнатам и объясняла:

– Мы с вами находимся в спальной императрицы Александры Федоровны, жены Николая Александровича Второго. Вы видите под балдахином ее кровать с шелковым одеялом, обрамленным андалузскими кружевами. Не трогайте одеяло руками. Слева – ночной столик-маркетри. На нем лежит евангелие. Супруга государя была очень религиозной. Это портрет Распутина, а это ее сына – царевича Алексея. Прошу всех сюда. Это ванная комната. Здесь царица принимала ванну. Слева портрет Распутина. Старицкий, не трогайте мыло, это подарок поставщика двора – знаменитого парфюмерного фабриканта Ралле. Пройдемте дальше, там еще интереснее..

Мы вошли в кабинет Николая Второго. Письменный стол государя был огражден висящим на кольцах толстым красным шнуром. На столе лежали какие-то бумаги, стояла огромная хрустальная чернильница, фотографии в кожаных рамочках и лежал большой желтый карандаш. На стенах висело много икон.