Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа

Но всех забил Старицкий. Во-первых, он вышел на эстраду в серой толстовке и босиком, как Лев Толстой.

Во-вторых, он нарисовал у себя на левой щеке губной помадой сердечко, и, в-третьих, он читал шепотом.

Я запомнил только одно четверостишие:

Небо плевалось. Бамбунил дождь

Желтый с зеленым. Молния валится.

Ты не любишь меня? Ненавидишь?

Ну, что ж?

Все равно я живу. Я – Старицкий.

И все девчонки ему бешено хлопали.

– Этот парень напоминает мне хромую мушку, которая попала в клубничное варенье, влипла в него и не может выбраться, – сказал скромный старшеклассник Саша Веденский.

Он никогда ничего не писал и не читал в школе.

Но стал очень хорошим детским поэтом, и теперь его книжки с удовольствием читают в нашей школе. Он жил на Зверинской улице.

– Когда я окончу школу, – сказал Каценеленбоген, – я стану артистом и буду всех потрясать.

– Почему же ты за все время учения ни разу нас не потряс? Даже не попробовал, – сказала Паня Пищик.

– Потому что я скрывал свой талант. Я его показывал только своей маме, и она даже плакала.

– От твоего таланта?

– От того, как я читаю драматические произведения. Я ее волновал. Не будьте дураками и прекратите свой идиотский смех. У каждого есть свои желания, и ничего смешного в этом я не вижу.

– А я постараюсь стать ученым, – сказал мрачно Ваня Лебедев. – Я буду изучать рукописи Пушкина, Лермонтова, Толстого. Я хорошо разбираюсь в их почерке. И я наверняка найду что-нибудь неопубликованное.

– Третью часть "Мертвых душ", – сказал Розенберг.

– Она сожжена Гоголем, но не исключено, что где-нибудь затерялось несколько страниц рукописи, – сказал Ваня. – И острить на эту тему – глупо.

– Лично я буду строить корабли, – сказал Сашка. – И буду на них ходить в море, а может быть, и дальше.

– А я буду геологом и буду искать золото, – сказала Алла Корженевская.

– Не все то золото, что блестит, – заметил Павка.

– А я не все и буду искать.

– А я выйду замуж, – сказала Леля Берестовская. – Мой муж будет очень красивый. У нас будет шикарная квартира из пяти комнат, две собачки, кошечка и говорящий попугай.

– И ты будешь жить на Азорских островах и будешь принцессой, – сказал Розенберг. – Но имей в виду: и там произойдет революция, и ты будешь рыдать, но уже ничто не поможет. Таков конец всех капиталистов. Скоро тебе кончать школу, но ты ничему не научилась.

– Мне стыдно, что это говорит моя подруга, – сказала Ира Кричинская. – Единственное, что меня утешает, это то, что она дура.

– А я, наверно, буду врачом, – сказал Бобка. – И я постараюсь, чтобы все были здоровы. Даже Берестовская, если она, конечно, не уедет на Азорские острова.

– Что касается меня, – сообщил Навяжский, – то я буду инженером. Советская власть плюс электрификация. Я буду строить электростанции. Помните, как я исправил на той неделе короткое замыкание? Меня с детства тянет к электричеству. Я даже позавчера дома провел телефон из ванной в переднюю.

– Зачем? – спросил я.

– Чтобы, если нужно, поговорить, – сказал Шура. – Я поступлю в электротехнический институт.

– Если тебя примут, – заметил Штейдинг.

– Кого же туда принимать, если не меня?

– А я пойду в библиотечный институт, – сказала Элла Бухштаб. – Мне хочется стать библиотекарем.

Я всегда буду жить с книгами. Что может быть интересней!

– А я буду гостем! – воскликнул Старицкий. – Я буду ходить ко всем вам в гости и узнавать, что вы делаете.

– А учиться? – спросила Гольцман.

– А учиться мне уже давно надоело.

Тут вошла в класс Любовь Аркадьевна и сказала:

– Займите свои места. Продолжим наши занятия. – И Павел так вздохнул, что она спросила: – Что с тобой, Старицкий?

– Немножко взгрустнулось, – сказал он. – Ничего.

С годами это пройдет.

День начался не очень хорошо. Два дня назад мы ходили на экскурсию в Русский музей и смотрели там разные картины. Самое большое впечатление на нас произвела огромная картина в золотой раме, занимавшая чуть ли не всю стену, "Гибель Помпеи" художника Брюллова, в которой изображено извержение Везувия в этой самой Помпее, когда лава низвергается на город и рушит все на своем пути. На этой картине множество людей. Все в страхе. Люди бегут, валятся колонны – в общем, давка, ужас, столпотворение.

И вот сегодня на первой же перемене мы решили играть в гибель Помпеи. Что мы сделали? Мы перевернули стоявшую в классе вешалку, нагромоздили друг на друга несколько парт, сдвинули с места шкаф и с дикими криками начали толкать друг друга. Схватили Лелю Берестовскую и посадили ее на шкаф. Она оттуда вопила, а мы прыгали вокруг и орали.

Потом мы повалили на пол Леньку Селиванова, и началась "куча мала". Все кричали: "Караул!" Чиркина и Дружинина визжали, и все мы носились по классу и скакали по партам.

На шум, конечно, прибежала учительница из соседнего класса – Анна Григорьевна.

– Что у вас происходит? – спросила она.

– У нас тут гибель Помпеи, – сказал я, – и мы спасаемся.

– Глупая игра, – сказала Анна Григорьевна. – Гибель Помпеи – это большое несчастье. Это горе. И смеяться над этим не приходится. Вы представляете себе, что это такое? Разверзается земля, рушатся здания, огненная лава затопляет все, люди проваливаются сквозь землю, гибнут, и нет спасения. Разве это игра?

Вы же взрослые ребята. Как вам не стыдно!

И, честно говоря, нам всем стало стыдно.

– Извините, – сказал Селиванов. – Мы больше не будем.

И сразу в классе стало тихо, как в музее.

Но если говорить честно, игра нам понравилась, и нам не хотелось так просто от нее отказываться. И мы нашли выход.

Точнее, его нашел Старицкий. Он предложил:

– Давайте так же все переворачивать и орать, только назовем это "Праздник в сумасшедшем доме".

Предложение было принято единогласно. И мы продолжали игру.

На шум явился завшколой.

– Что это у вас творится? – спросил он.

– Это у нас праздник в сумасшедшем доме, – ответил Навяжский.

– Я так и подумал, – сказал Александр Августович. – Я вижу, что вы ненормальные и вас нужно лечить.

– Девочек не нужно, – сказала со шкафа Берестовская (она так и сидела там, ее забыли снять). – Мы к этому не имеем отношения.

– А как ты попала на шкаф?

– Они меня сюда посадили.

– Вот что, – сказал строго Александр Августович, – снимите Берестовскую. А все психические больные идите сейчас же домой, и чтобы завтра пришли ваши родители.

Было одиннадцать часов. На улицах начиналась весна. Так симпатично капало из цинковых труб, так приятно было хлюпать по лужам. Можно было снять противное кашне и расстегнуть все пуговицы пальто.

И можно было снять шапки и подставить головы под теплый дождь. Нелепо идти в такое время домой, да еще говорить родителям такие неприятные слова и видеть их недобрые взгляды. Это ведь все можно сделать и попозже.