Андрей Яхонтов - Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2

Утром он смотрел на меня изумленно и просветленно.

— Люди со мной не здороваются, — недоумевал он. — Они разве не знают, кто я?

Он ничего не помнил и был безмятежен, а я после нервной бессонной ночи был сам не свой.

Контрольный вопрос. Нужно вам это — переживать за других?

Ответ. Они же ничего не помнят, не соображают. В беспамятстве могут и убить. А потом с ужасом и тараща глаза обнаружат на себе наручники. Только вам-то, убитому, что будет до их раскаяния и удивления?

Выводы. Так что я, после маркофьевских внушений, если и поругивал сослуживцев, то мягко, это были уже не те бури негодования, которые сотрясали меня, когда клеймил лодырей и тунеядцев в стенах родного института. (Вспоминаем "Учебник Жизни для Дураков"). Я многое постигал и постиг. Нет, не обрушиваться надо на захребетников, не клеймить всей силой презрения, а хорониться от них в стороночке, в крайнем случае — ласково их журить.

Для выявления возрастания заносчивости и гипертрофии самомнения надо всего-навсего начать уступать дорогу в дверях. Бывает, поначалу человек робок и стесняется, и удивляется такому почтению, и, конечно, отказывается пройти первым, и уступает дорогу вам. Продолжайте исследование! Спустя некоторое время он уже не так удивлен и принимает расшаркивание как само собой разумеющееся. Как должное. Это верный признак — его дела пошли в гору. Вскоре он уже изумлен, если его не пропускают первым, и уверенно шагает в проем, принимая вашу услужливость снисходительно и мирясь с вашим присутствием просто потому, что с этим злом ничего нельзя поделать. Он созрел! И находится в счастливом неведении и заблуждении касательно собственной значимости. Скоро, очень скоро он получит от Судьбы такого тумака, схлопочет такую затрещину, что мигом опомнится и начнет боязливо озираться и искать помощи и защиты. И даже помышлять не посмеет, чтобы кто-то при его появлении сторонился. Тушевался. Мялся. Он сам возьмет на себя эту обязанность. Начнет пропускать в дверях всех, а не только вас.

По рекомендации будущего тестя, отца Вероники, я принял на работу его коллегу (в недавнем прошлом нашего резидента в странах Азии) Евлампия Шпионовича (имя и фамилия в целях конспирации, разумеется, изменены). Шпионович, он же Застенкер, он же Балдухин, он же Греховодов, он же Подлюк — в разное время под вышеперечисленными фиктивными псевдонимами работал в советских зарубежных представительствах, посольствах, консульствах то культурным атташе, то торговым атташе, то военным атташе, то эмиссаром "Красного креста и зеленого полумесяца", а также главой занимавшихся вовсе не экспортом фирм "Экспортлес", "Экспортхлеб", "Экспортрезина" и "Резинмашпромэксорт". На службу он приходил в спортивных тапочках, был поджар, высок и молодцеват, под жилетом или клетчатым пиджаком угадывалась рельефная мускулатура. Руку при пожатии стискивал так крепко, что не хотелось ему ее протягивать. Почему он в цветущем возрасте был отправлен в отставку? Оставалось лишь гадать. (Будущий тесть туманно намекал на дерганную и требующую постоянного напряжения специфику работы разведчика, из-за которой даже нестарики и здоровяки вынуждены рано уходить на покой.)

Вспоминаем вместе. Уходят ли работники ведомств, где служили будущий тесть и Шпионович, в полную и безоговорочную отставку?

Попутное замечание. На самом деле это я хотел покоя. Я устал от бесконечной гонки и не уменьшающейся горы нерассортированных бумаг. Я был так занят, закручен, загнан, что и будущий тесть и будущая теща по-прежнему оставались в статусе "будущих", а это, мне кажется, уже начинало их сердить.

Будущих, а реально — фактических родственников (что уж там говорить, мы ведь с Вероникой были мужем и женой, только не расписанными) — обижало, что я слишком пассивно отношусь к хлопотам по обустройству семейного гнезда. В связи с переизбытком поступавших в неограниченных количествах мешков цемента, кирпича, паркета и кафеля они занялись расширением подвальных помещений возводимого особняка. Решено было разместить здесь две сауны и турецкую баню, а также бассейны с теплой и холодной водой.

Несколько раз я предлагал Веронике съездить вместе на Капри — к выздоравливающей девочке, но моя ненаглядная никак не могла выбрать момент — потому что родители одни, без нее, с установкой отопительного котла ни за что бы не справились.

Осложняло ситуацию и еще одно обстоятельство.

Постоянно слыша о наших успехах в деле животноводства (и — в связи с этим — упоминания про навоз, который надо вывезти с ферм), отец Вероники, попросил раздобыть и подбросить на садовую половину дачной территории грузовик этого ценного душистого удобрения. Желая хоть как-то загладить и восполнить недостаток внимания к близким людям и продемонстрировать свою полезность для семейного клана, я обратился за помощью к Маркофьеву — признанному знатоку сельскохозяйственных тонкостей, взращивателю озимых и яровых, покорителю зябей и стороннику травополья.

— Нет проблем, — сказал он. И дал команду.

Вскоре на участок бывшего резидента в Африке были выгружены не один, а десять кузовов из ближайшего свинарника. А потом — еще десять из ближайшего коровника.

Жизнь в поселке временно замерла. Обитатели перестали сюда приезжать, пока удобрение не смыло в реку дождями.

Повторюсь: все мои действия были подчинены одной цели — победе Маркофьева на предстоящих выборах. Я был погружен в кипучую лихорадку его бескрайней деятельности и выматывался до умопомрачения. Дома и на достраивающейся даче появлялся редко. Рассуждая и сам себя убеждая, что Вероника должна же меня и мою замотанность понять. Извинить. Мы ведь с ней были настолько близки, настолько проникались заботами друг друга…

Поэтому к мелким проявлениям недовольства с ее стороны я относился не всерьез и даже положительно: они, на мой взгляд, свидетельствовали о неравнодушии ко мне. Что же касается вздорных претензий ее родителей, их эскапады и вовсе не следовало учитывать. Так я думал и, разумеется, ошибался.

Контрольный вопрос. Кого послушает образцовая дочь — мужа-дурака или умных родителей?

После очередного трехдневного отсутствия дома (мы с Маркофьевым посещали нефтепромыслы) — обида возлюбленной достигла столь высокой отметки на шкале возмущения, что ненаглядная просто не пустила меня на порог. Не открыла дверь. (Я же должен был, зарулив прямо из аэропорта и торопясь в штаб, принять душ, переодеться, взять кое-какие справки.)

Выручать меня примчался Маркофьев. Он долго увещевал не желавшую вступать с нами в общение страдалицу сменить гнев на милость, она оставалась непреклонна.