Ольга Немытова - Сорок бочек арестантов

- близнецы-братья, кто к нам с мечом придет, время разбрасывать камни - метались в голове бессвязные мудрости... Сами пристали- пусть сами и отбиваются, - вспомнилась мне поговорка одной моей сексуально озабоченной подруги. Мне отмщение и аз воздам, - ехидно сообщило подсознание, встраиваясь в ритм. Восприятие раздваивалось, картинки сливались, множились, и тени на земле создавали ощущение трещин между мирами. «Нудельман, Великий и Ужасный - вспомнилось мне. Повелитель Пустоты. Властитель Белого картонного треугольника, - Нудельман, вы видите этих идиотов? Я тут совершенно одна, не считая вас - так что мы будем делать?». В этот раз Нудельман не мешкал. Квадро-мега-гипер-какая-то там суперустановка подавилась междометием и смолкла. Во внезапно упавшей тишине жалко просипела какая-то деталь и в воздухе поплыл легкий аромат горящей проводки.

Саньясины и унтер-саньясины зашевелились и стали подползать к издохшему музыкальному монстру. Они разглядывали его, морщили лобики и сосредоточенно нюхали провода. «Угу, вы его еще палочкой потыкайте, вдруг он оживет», - доброжелательно подумала я и подмигнула Нудельману - в пространство. Лично я в воскрешение приборов, угробленных Нудельманом, не верила.

Рыбалка не задалась. Японские спиннинговые установки, позаимствовавшие дизайн у прославленного отечественного миномета «Катюша», лишь раз издали томагочевый писк. На крючке болтался карпик размером с ладонь, нервно вздрагивал хвостом и недоуменно лупал глазом на буддистскую ораву, пытаясь понять, как он сможет прокормить это кодло своим недорощенным телом.

Разочаровавшись в рыбалке, затеяли ловлю раков. Саньясины, розовые и пухлые, как лысые купидоны среднего возраста, совали свои сардельковые пальцы в рачьи норки. Возмущенные раки, естественно, щипали за палец, после чего получали в свой адрес порцию мата и выбрасывались на берег к саньясиновым дамам. Те бережно обхватывали раков за шейку гелевыми ногтями, взвизгивали и препровождали их в черный плотный пластиковый мешок.

Я подобрала одно из выброшенных на берег существ. Это была рачица, самка. Зеленовато-голубого цвета, с жирной гроздью мутно-серых икринок под брюхом. Она была тяжеловесна и неуклюжа, как беременная женщина. И я почему-то вспомнила, как на седьмом месяце мне пришлось пройти пешком всю тополевую аллею от Очакова до Николаевской трассы.

- Самое вкусное в раках - это икра, - произнес у меня прямо над ухом мокрый саньясин Гена в семейных трусах. Гена вынул из моих ладоней рачицу, обкапав меня водой, стекавшей с его жизнерадостного организма. Он обсмотрел добычу, вкусно пожмакал губами, видимо, представляя, как забросит ее в кипяток и потом будет постепенно высасывать из панциря, лопая во рту икринки.

- Все, хватит, мы замерзли! - донеслось из воды. - Нам тут уже раки все пообгрызали.

- Совсем все? - поинтересовался женский визгливый голос с берега.

- Вам на сегодня еще хватит, - долетело с реки. И все вокруг вдруг зашлось неудержимым хохотом в стиле леших и кикимор из советских фильмов-сказок.

Нависавший надо мной мокрый саньясин собрался было метнуть рачицу в кулек асовским броском, но передумал, видимо, испугавшись, что икра может брызнуть во все стороны. Он вразвалочку подошел к кульку, уложил туда финальную добычу и достав откуда-то из семейных трусов толстую алюминиевую проволоку, плотно обмотал горловину мешка.

Когда солнце стало приобретать помидорный оттенок и со стыда поплелось прятаться за серебристые ветлы, разложили шашлычный костер. Рядом на костер поменьше водрузили двухведерный казан - варить раков. Кто-то предательски настраивал гитару. Я отошла от костра к куче рюкзаков и клетчатых сумок. В черном пластиковом пакете раки скрипели панцирями и давили друг друга в поисках выхода. У меня не было выбора. Я размотала алюминиевую проволоку и вернулась к костру. Компания пребывала в той стадии подпития, когда любовь к ближнему противоположного пола наполняет сердца и рвется наружу в виде шансона под гитару. Шашлык подгорал, роняя капли свиного жира в огонь и наполняя вселенную благоуханием чадящего сала. Рачий котел медленно, но неумолимо закипал.

- Ддеушка, вы нам не поможете? - я подняла глаза на голос и уткнулась ими в мощную грудь, отчасти упакованную в итальянский купальник со стразами, - Надо вот это порезать, раков варить, - где-то на уровне моего носа появился объемистый пук укропа.

- С удовольствием! - ответила я, старательно пряча злорадство, - Сполосну только.

Споласкивать зелень я пошла мимо рачьего мешка. Два последних рака молодцевато и целенаправленно маршировали по направлению к речке. На всякий случай я заглянула в пакет- там вяло шевелился самый последний, мелкий и квелый. И тут я опробовала тот бросок, который побоялся совершить саньясин Гена - рак описал стройную дугу в сумеречном небе и с тихим плеском вернулся на историческую родину. Затем я плотно затянула проволоку на пустом пакете, вымыла укроп и с чувством выполненного долга отправилась его резать. Черный плотный пакет заботливо хранил в себе Великое Ничто.

Я крошила укроп мелко, с удовольствием. Кажется, даже насвистывала про себя «Янки дудль» - а потом, вымыв руки, ушла в выделенную мне палатку.

- Гена, тащи раков, вода кипит! - пропела грудь в итальянском купальнике.

- На старт! - подумала я.

- Бегу-бегу, несу-несу - отозвался жизнерадостный Гена.

- Внимание... - подумала я.

- ....твою мать! Кулек пустой! Раков - ни одного нет!

- Марш! - скомандовала я.

- Блин, а кулек целый! И проволока на месте... Как они просочились?

Я тихо вылезла из палатки, неся к костру кружку, наполненную овсяными хлопьями. Невозмутимо прошествовала сквозь метушню обездоленных буддистов, сосредоточенных уже не на потере, а на поиске козла отпущения. И подойдя к котлу, скромно спросила у Саши: «Вода закипела? Можно мне кипяточку, овсянку запарить?».

«Шайба в воротах! Большая победа советского спорта! Все прогрессивное человечество с восторгом празднует годовщину Октября - злорадно, с чувством глубокого удовлетворения мурлыкала я сама себе, сидя в сторонке от общества и жуя свою кашу - Нудельман, вы видите? Нудельман, вы видите это?»

Ночью, когда большие звезды уселись на цветы ирисов и летучие мыши взялись смахивать своими крыльями тени прошедшего дня, когда отстонали в своих палатках верные подруги саньясинов, а сами саньясины, похрапывая, наматывали себе на головы завтрашнее похмелье, ко мне пришел сон.

На алмазном лотосе, украшенном красным вымпелом «Победителю социалистического соревнования», восседал сам Соломон Брунович Нудельман. Сияющий диск над его головой рассекал Белый Треугольник Пустоты. У подножия лотосового трона толпились и галдели бодхисатвы помельче, из нынешних. Повелитель Пустоты загадочно улыбался, излучая в мир покой и принятие.