Ольга Немытова - Сорок бочек арестантов

Я сделала вид, что поняла ее вопрос как «Откуда вы в данный момент появились?», а не как «Где вы родились и где проживаете» - так было выгоднее, потому что сказать «Я из Одессы» было чревато ассоциациями с воровством, бандитизмом, налетами, Сонькой Золотой ручкой и украденным с веревок бельем.

- Я з Таборив, - ответила я, делая рожицу простой сельской девочки.

- А в кого ви там булы?

- В Петра, - Петром звали краснолицего дядьку, который объяснял мне, что правильнее всего идти через лес.

- В Охрименка?

- Ну да, в Петра, - я на всякий случай не врала, а крутила дипломатические увертки. Талеиран в селе Гута.

- А що ж ви в нього не зосталысь?

- Так треба ж було йихаты до Староконстянтинова, - сельская тупизна позволяет хоть сто лет отвечать на вопросы, так ничего и не ответив.

- А що ж вин, не знае, колы автобус?

- Та знае, я дви годыны як выйшла, та пишла лисом и ось, спизнылася.

-Так тут лисом пивгодыны.

- Так я ж заблукала.

Лица моих визави изобразили полное и стопроцентное неверие ни одному моему слову. Заблудиться между Таборами и Гутой тут не смог бы и грудной ребенок.

- А вы Гундосчиху знаете? - это был, судя по всему, ключевой вопрос, от которого зависела моя судьба. Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу. Рассказать про Гундосчиху я ничего не смогла бы, поэтому решила сказать правду.

- Нет, не знаю. - Точно?

- Прысягаюсь.

- И совсем не знаете и никогда не видели?

Судя по всему, ответ про Гундосчиху удовлетворил моих собеседников и оставалось только убедить допрашивающих в правдивости моих слов.

- Никогда-никогда ни разу не видела и даже не слыхала о такой. От вас в первый раз слышу. А кто она такая?

Дедок взглянул направо и налево и суетливо включился в разговор.

- Так что ж ты держишь дытыну на улице, пошли уже уложим ее спать. Ночь на улице, дытына устала...

Передо мной отворили калитку. «Получилось» - ликовала я. В хате в крохотной комнатке с потолками чуть ниже моего роста и окошком со спичечный коробок огромная кровать ожидала меня вспененной периной и пирамидой сдобных подушек. Я разделась и утонула в блаженстве волглого белья, пахнущего свежестью и плесенью одновременно. Моя распрямившаяся впервые за день спина растворилась в перине и потащила меня за собой в сон, наполненный сосновыми стволами и папоротниками.

Разбудили меня, как и положено, петухи. Крохотное окно умудрилось пропустить в себя весь забортный свет и комнатка с белеными стенами была наполнена рассветом.

Пока я искала в рюкзаке, на что сменить тот костюм лешего, в который превратилась вчера моя одежда, в комнатку без стука вошла бабка.

- Проснулась уже? Я слышу, ты ходишь. Пишлы снидать.

- Хвылынку, переоденусь.

Бабка деликатно прикрыла за собой дверь. Я надела чистую футболку и джинсы и оценила шансы спасти свой вчерашний туалет. Шансы были невелики. Сосновая смола за ночь окаменела, превратив мои джинсы и футболку в жесткую конструкцию, испещренную хвоей и черными шариками невинно убиенных муравьев. Оставалось догадываться, как выглядели мои волосы. Судя по ощущениям, их легче было срезать, чем отмыть. Ладно, добраться бы до дому, подумала я, выходя во двор.

Во дворе к стволу столетней груши был приделан чуть более молодой умывальник. Рядом стоял стол с пожелтевшей и потрескавшейся клеенкой, сохранившей свой клетчатый рисунок только у самых обтрепанных краев. Вытоптанная земля вокруг стола была испещрена куриным пометом. Сами куры, в количестве трех штук, порпались возле небольшого дощатого курятника в углу двора. Пока я умывалась над рукомойником, из хаты вышел хозяин, несущий в одной руке большую глиняную миску, а в другой стопку общербленных тарелок.

- Сидайте, - дружелюбно пригласил дед, расставляя немудреную сервировку, - поснидаем.

Мы уселись на топорных табуретках, и я смогла рассмотреть предназначенное нам блюдо. В глиняной миске слегка подваренные яйца были размяты с резаным зеленым луком, укропом и, по-моему, щавелем.

К нам присоединилась бабка, дополнив стол резаным крупными желтыми кубиками старым салом, несколькими толстыми ломтями четырнадцатикопеечного хлеба и молочной бутылкой с мутным самогоном. Все мое нутро решительно взбунтовалось против такого утреннего рациона, а смешанный аромат старого сала и бурячанки грозил рвотным рефлексом. Но обижать своими городскими мансами людей, которые предоставили мне свой кров, было бы одновременно свинством и чистоплюйством.

-Так вы звыняйте, что вчера так долго не пускали вас. Все через ту Гундосчиху, соседку нашу. Бона людям робыть, и нам робыть, так мы подумали, может вы тоже з тех, - дедок деловито разливал самогон по граненым стаканам, пальца по три в каждый.

- Ты меньше патякай, а то бутылку зараз назад в хату отнесу - перебила его бабка и обратилась ко мне - вы ешьте, ешьте, тюречку вот себе накладывайте, сало берить...

- А что она вам поробыла, та Гундосчиха - живо заинтересовалась я, тщательно оттягивая момент произнесения тоста и неизбежного вслед за этим глотания убийственной бурячанки.

- Багато чого поробыла. Корову извела, индюков тоже. Мы сперва не понимали, ну хворает корова и хворает, а потом нам уже другая соседка рассказала, что Гундосчиха ей поробыла...

- Бона поробыла, а мы не знали. Потом уже и водой свяченой поливали, и что только не робылы, а чего уж, когда худоба померла. А Гундосчиха всю жизнь людям робыть, а еще до нее и мать у ней, и бабка - обе были ведьмы.

- Настоящие ведьмы? - заинтересовалась я.

- А как же не настоящие. У нас вообще в селе люди не такживуть, как везде. Вот в Таборах даже. Живут люди и живут, а у нас один одному роблять. Это может потому, что у нас село не хрестиянськое.

-А какое же?

- Тут раньше все больше жиды жили, то есть еврэи - бабка очень интересно произносила это слово, то ли как эвреи, то ли еврэи. Филолог во мне проснулся и мысленно достал блокнот и ручку. – И церквы тут нашей не было, как и нет, а была только ихняя. Наших только и было три десятка хат. А ихних было много, они еще спокон веку тут жили. Вот за речкой в сторону Староконстянтинова будет их кладбище, так оно больше, чем все наше село. Только крестов нет ни одного. Им нельзя. А ставят они такие надгробки, и там по ихнему написано, и иногда вырезаны рука, или львы и звезда ихняя.

- Еврэи свиней не держат, и свинину не едят - поделился своими познаниями дедок - а нам, християнам, можно. И горилочку можно, и сало. Так что не тяните, гранчаки берите, разом поднимайте, салом заедайте - в дедуле вдруг на секунду проснулся удалой парубок и балагур, и в его выцветших глазах даже промелькнула молодая искра.

Мне пришлось пригубить бурякового самогону и сивуха шибанула мне в нос неповторимым ароматом сельского праздника. Я закусила хлебной корочкой, избегая даже смотреть на старое до янтарной прозрачности сало. Один взгляд на него вызывал воспоминания о растекающемся под нёбом вонючем жире.