Александр Силаев - Так хохотал Шопенгауэр

Говори картинками, без философских слов и тем более экономических терминов. Чего мутить-то? Какой дисконт с эмиссией? Змей Горыныч виноват. Посеку козла, и жизнь наладится. А еще нужна сверхценная мысль. Что-то типа молодильных яблок. Причем онтологически это так: есть, мол, такие яблоки, только руку протяни — омолодишься. Причем яблок много, на кодлу хватит. Но есть Кощей. Сидит сучок и яблоками не делится. Гонит из них самогон, толкает в Штаты, зашибает деньгу. В госчиновниках лешие ерунду мутят. Телеканалом водяной заправляет. Банки под болотной кикиморой. Делов-то: отдать Кощея под следствие. И сразу в свободную продажу поступят молодильные яблоки. Но чтоб с Кощеюшкой разобраться, надо к власти придти. Леших убрать, а добрых молодцев назначить министрами. И прибить указ на кремлевские ворота: «не воровать». Как только указ прибьем, сразу воровать перестанут. Ясна программка политическая? Доступна? Красива? По всем пунктам народная?

Конечно, ясна, ответил Железов-Вторник. А вот как ее изложить? Эмоционально надо, посоветовал Шопенгауэр. Прыгай, бегай, помочись с трибуны на басурмана. Докажи, что не врешь. Ты, главное, ихними словами говори. Скажешь чего умное — не простят. Надо быть сильным, глупым и добрым. А еще немного известным. Для людей в этом выражается подлинная рассудительность.

Понятно, вздыхал Железов, а с моралью чего? Да ничего, отмахивался Артур, я уже говорил: любой политик обитает в песочнице. Он-то взрослый дядя, а вокруг малышня. Лопочут свое, ручонки тянут, ножками топают. Хотят, чтоб сопли подтерли. Чтоб поиграли с ними в казаков-бегемотиков. И поцеловали на ночь. Вот он, народ. Никакого, бля, макроанализа, никакого учета системных факторов. Никакого умения функционально пользоваться головой. Что, будешь как с взрослыми? Так макроанализ или казаки-бегемотики? Знаешь, в чем для народа высший кайф? Своей непроходимо болотной жизнью они опошляют политика, заставляя говорить лохматые мысли на ущербном наречии. А затем показывают политика в КВН и потешаются: во, ребята, чудак, во дикарь, во отмочил, шут резиновый… Ребята не просекают и никогда не просекут, что умный человек всего лишь валяет резинового шута ради публики. Ради них, козлов. Они не просекут это лишь потому, что не согласны называться козлами. Они хотят быть судьями, считая себя умнее человека на сцене. А человеку на сцене все равно. Он не играет в бегемотиков. Он пришел в этот мир делать работу. Он настолько возомнил о себе, что перестал аргументированно отбивать критику. Он только вопит на потребу. Слова, жесты, фразы — инстинкт. Он уже забыл, что придуривается. И только в подсознании помнит, что чем-то отличался от ребят в зале.

Так устроена демократия, хохотал Шопенгауэр. В этом, мой дарлинг, ее сермяжная истина. Дураков-то по свету больше шарится, чем познавших. А голосуют-то большинством. Они-то и голосуют. Врать, мой дарлинг, и еще раз врать. Про сапоги-скороходы, скатерть-самобранку и ковер-самолет. Ври, мой фюрер, ври им про красавицу и молодильные яблоки, про Кощея-финансиста и коттеджи на курьих ножках. Они заслужили того, чтобы им врать. Они не доросли до взрослых бесед. Каждый имеет заслуженное собой, а мир стоит по уровню людских душ. Так что ври, мой гений. И тогда все будет о'кей. Недомуты выберут тебя сердцем.

Сам-то чего, скрипел бывший Пуговкин. Сам-то чего умного валяешь? Ходишь по Хартлэнду и кидаешь вечные афоризмы. Цитируешь Веритаса Латина и Дойче Отшельника. Ты не трепешься о скатерти-самобранке. Почему? Шопенгауэр отхохатывался: не всем жужло разводить. Кто-то должен помнить Дойче Отшельника. И великая мудрость Веритаса Латина недостойна того, чтоб ее забыли. Кто-то должен. Пускай один, пускай два, пять, десять — но если вообще никто, то определенная нить просто порвется на нашем времени. Что-то рухнет, а отвечать придется целой эпохе. Поэтому я стану мутить воду поучениями Дойче Отшельника, а ты побаськами о молодильных грушах. Все пути сходятся под конец в Точке Хартлэнда. Мы же идем в одну сторону?

А чего не наоборот? — недоумевал Железов. Так не всем же народная любовь, хохотал Шопенгауэр, кому-то и костер на цветочной площади. Ты недоволен, дарлинг? Бросай. Народная любовь достанется тому, кто рассказывает о молодильных грушах. Автора общей метафилософии (Шопенгауэр смело указал на себя) ожидает забвение, только забвение и ничего, кроме забвения. Хороших авторов вспоминают только потом, весело говорил Шопенгауэр. Или не вспоминают вообще, подытожил он. Это моя судьба, смеялся Артур, я готов и внутренне принимаю. Я не ропщу, потому что вижу задачу, с которой справлюсь я и с которой не справятся без меня. Я исправно тяну нить в конечную точку, правильную нить в единственно достойную точку. И ты, брат Пуговкин, и ты, Сан Саныч, и ты, уважаемый фюрер, и ты, Железов, и ты, друг Вторник, так вот, именно ты, Ромуальд Адрианович — тоже тянешь нить в эту точку. И не говори, что будешь отращивать молодильные груши, когда придешь к власти. Другое будешь делать. Сначала ударишь сапогом в морду тем, кто поверил в твои дурные рассказки… А затем начнешь проводить правильную политику. Не получиться-то другой политики, не выйдет: захочешь чего неправильное сделать — а душа не поднимется. Ты ведь правильный. Ты ведь силу познал. И мысли у тебя фильтруются Богом: правильные в жизнь, а иллюзии в пепел. Я сразу вижу тех, чьи мысли Богом фильтруются. Их легко распознать: они красиво говорят, красиво одеваются, красиво ходят. Они до безумия привлекательно улыбаются. Они по своей физиологии неспособны на некрасивый поступок, некрасивый жест, некрасивое чувство. Они красиво страдают, мать их! И если им доведется убить человека, они сделают это с максимальной эстетикой. Красота, конечно, не единственный признак таких людей. Если у человека мысли фильтруются Богом, он всегда кипит внутренним желанием и строит свою жизнь по законам. Я не Уголовный Кодекс имею ввиду. Есть другие законы, принципиальнее. Я имею ввиду алгоритмы и закономерности, которые задают жизнь, принуждают к действию, расставляют по местам события и людей. Так вот, Ромуальд ты мой Адрианович: у тебя-то мысли фильтруются. И нечего плохого тебе не сделать. И твоим министром идеологии будет не яшкин пес, а создатель интегративной философии.

Примерно так хохотал Артур Шопенгауэр.

Ага, вздохнул Пуговкин.

Наверное, хмыкнул Вторник.

Да, мать вашу! — заорал Александр Железов. — Подонки издеваются над людьми! — орал Александр Железов. — Держат трудовых мурашей за вонючую биомассу. Придет справедливость, пожалеют. Не горами справедливость-то. Поплачут суки в нашу жилетку, да поздно будет. Придет час, когда им отольется каждая морковка, украденая у наших детей. Придет секунда, когда им отольется каждая крошка, недожеванная нашим отцом. И конечно, настанет миг, когда жирующая сволочь расплатится за несчастную любовь и неудовлетворенное желание. Уж близко то времечко, когда мы отпилим козлам рога. Вот этой пилой!