Александр Силаев - Так хохотал Шопенгауэр

Большинство слагаемых жизни пустяковы, неактуальны, незначимы сами в себе. Однако незначимое в себе обретает смысл в свете чего-то иного. Осень может оказаться святой. Заработывание даже небольших денег может показаться осмысленным. Наступление вечера может быть воспринято как откровение Бога. Все может стать не бессмысленным: и деревья, и дома, и прогулки по летней дождливой улице, и ужин, и сон, и завтрак, и чтение газет, и треп неизвестно с кем, и неумелая игра в волейбол. Я уж не говорю о смене времен года, праздниках, переездах, новых людях и новых странах. Но только — в свете чего-то иного. В свете того, что обладает смыслом в себе. Такие вещи есть. Они лежат на путях актуализации. Например, любовь. Не в общем смысле, а вполне определенная вещь: отношения мужчин и женщин. Только не всех, конечно — не все умеют любить и не все заслуживают, второе особенно любви: мелочного и несчастного полудурка можно любить в христианском смысле этого слова — не более того. Это просто напоминание мелочным и несчастным полудуркам. Чтобы не путали людское сочувствие и совсем иное, стоящее на желании, восхищении — надо быть хоть кем-то, чтоб с тобой занимались сексом. Точнее, чтоб не абы кто занимался с тобой сексом, потому что абы кого можно найти за день но это грустно и совсем не то.

Однако есть более любопытный свет, который проливается на все события твоей жизни. Я имею ввиду Работу. Любопытный, потому что любовь представляют все, а Работу — немногие. Точнее, каждый считает свое заделье работой, и потому, конечно, о настоящей Работе не подозревает. Сначала надо бы перестать равнять делишки и дело жизни, а затем судить о Работе. Давайте договоримся: работа с небольшой буквы — все, за что платят хотя бы минимальные деньги, а Работа, проливающая свет — все, что хоть минимально меняет мир. Причем за это необязательно платят. Поэт создает шедевр, за который тиран его расстреляет — совершенно неоплаченный труд, но Работа. Куда более осмысленное занятие для поэта, чем косить траву, варить сталь, дневать в конторе. То есть нечто более правильное, чем зарабатывание денег.

Есть места, в которых профессия всегда вырастает до настоящей Работы. Хотя это сложно назвать профессиями. Это скорее антипрофессии, если под профессией мы понимкаем компактный навык, позволяющий заткнуть в мире вакантную дыру и получать за это немного денег. Убийца — разве это профессия? Политик — профессия? Бизнесмен — профессия? А философ? А пророк? Нет такого места на земле, куда можно зайти и представиться: я философ, какой оклад? Или, например: я матерый политик, подработать у вас хочу. Или, скажем: нет местечка для контактера с астральным миром? Это не профессии. За такое не платят. Это не затыкание вакантных дырочек, а платят только за это.

Бизнесмену не платят, он сам берет. Видит какой-то абсурд. Видит прореху в производстве, в финансовой системе, в законодательстве — встает в эту прореху, а там деньги сами идут. Так было в России и не только в России. Форд и Березовский ребята одного поля, только прорехи разные. Где попроще, где посложнее. А они знали, куда встать. Причем совершенно неважно, как стоять: законно или несовсем. Важно, что идут деньги. Нахождение такой прорехи и есть идея. Все крупные деньги в мире заработаны на идее. Все мелкие на кропотливом труде, на профессии.

Какие еше пути мы забыли? Путь — все, что связывает жизненные события в судьбу. А наличие судьбы освещает мелочи, пустяки, совершенно неактуальные вещи. Наличие судьбы делает священной каждую весну в жизни того, кто обладает судьбой. А также зиму и лето, сорокаградусный мороз и сорокаградусную жару. Все пустяки становятся значимыми на пути самоактуализации, а жизнь суммируется из пустяков. И вот из этих ставшими осмысленными осколков суммируется осмысленное бытие. А если нет судьбы — бытие остается бессмысленным. И для большинство остается бессмысленным, чтобы ни думало это самое большинство. Пока мы видим, что право называться человеком судьбы остается за меньшинством. Можно отнять у них это право, поместив в какие-то скотские условия, или замусорить им сознание, привить им такую дрянь, которая сделает любой путь невозможным (для большинства путь невозможен как раз потому, что сознание забито дрянью, там нет правильного видения мира). А можно сделать так, что каждый будет Работать над миром и над собой. Полная реализация всех индивидов сложится в законченную реализацию всей нации. Полная реализация всех народов даст максимальную реализованность человечества. Путей настолько много, что хватит на всех.

А пока… честное слово, бытие бы сдохло в муках бессмыслицы, если бы предметы не освещались тем смыслом, который все-таки находят некоторые! Ну какое смысл имела бы эта улица, если бы не была элементом чьей-то судьбы? Представьте, что по этой улице ходили Владимир Набоков, Владимир Ленин, Владимир Гусинский, Владимир Красное Солнышко. Вот тогда и только тогда эта улица имеет право на существование. Набоков излучает смысл на всю шелуху, к которой прикасается частичкой судьбы. И Гумилев излучает. И Гусинский дарит этому миру свет. Идиоты скрипят: еврей, банкир, вражина — но он-то дарит бытию смысл, а они только место занимают. Посмотрите, какая канва: жил-был парень, родился евреем, водил такси, хотел — а через время журнал «Форбс» приписал ему миллиард долларов личных денег. Как все просто-то: оп-ля, и миллиард долларов личных денег. Вот где зарыты смыслы. Театральный режиссер по образоанию, он отыграл в масштабах страны. А Березовский был научным сотрудником, его коллеги до сих пылятся по вонючим НИИ… Смоленский вообще два года получил за мелкое жульничство — дело было в СССР. Что поделаешь, проявлял коммерческие замашки. Потанин и Прохоров — «золотая молодежь», одногруппники, дружили, тусовались в МГИМО. Заурядно все начиналось. А потом выяснилось, что это гении новой России.

Главное ведь масштаб. У философов свой масштаб, у писателей, у поэтов. Были, наверное, хорошие писатели в советские времена. Только все какие-то… мелкотравчатые. Даже если умели строить текст по законам литературы — там ведь свои законы, литературно приемлимая фраза не та фраза, которой изъясняется графоман, — так вот, даже если некоторым удавался стиль, игра слов, онтологии-то все равно не было. Не было броска на метафизический Эверест, без которого немыслима нормальная литература (Джойс, Борхес, Пруст). Я говорю не высокая литература, а нормальная, потому что другая не имеет лицензии на существование. Ну смотрите, есть человек, который пишет. Сути не познал, сочиняет разные байки. Стилистически слабее Джойса. Пишет под классику, только хуже. Ну и зачем? Зачем нужны заурядные байки о заурядных людях? Важны незаурядные тексты о незаурядном. Важны глубокие романы о мире. Важно раскрытие смыслов. Пусть хоть матом пишет, как люди трахаются, лишь бы текст содержал намек на некое абстрактное правило. И матом пишут, и закорюками, и арабской вязью — только без броска на метафизический Эверест. А потом маются: чего литературка такая хилая? Не помирает ли?