Алена the-mockturtle - Вивараульчеги

Свободное время Фидельчег посвящал еде. Горы грязной посуды громоздились в бунгало на ферме Сибоней, навевая Раульчегу нехорошие ассоциации со Сьерра-Маэстрой.

- А в тюрьме сейчас ужин! Макароны! - хныкал Раульчег, отдирая от сковородки остатки фирменной фидельской яичницы на двадцать восемь желтков с помидорами. – Так я не понял, мы Монкаду штурмуем или нет?

Последние слова он произносил особенно громко, с расчетом на батистовских шпионов, которые болтались под окнами, прикидываясь сельскохозяйственным инвентарем.

- Отвали. – сердился Фидельчег, вдохновенно двигая по столу вареные картофелины. Мелкие символизировали революционеров, а крупные – гарнизон Монкады. С учетом того, что убитых врагов Фидельчег немедленно съедал, штурм обещал быть затяжным и кровавым.

Двадцать пятого июля картошка кончилась, а Раульчег объявил сидячую забастовку и продолжал ее до тех пор, пока Фидельчег не согласился штурмовать Монкаду прямо завтра.

Назавтра штурм с треском провалился, и Раульчега наконец-то посадили в тюрьму.

В тюрьме Раульчег с наслаждением хлопнулся на койку и приготовился провести в таком положении лучшие пятнадцать лет жизни.

- Фидельчега не поймали? - спрашивал он у надзирателей перед отбоем, и, услышав отрицательный ответ, погружался в крепкий здоровый сон.

Поначалу все шло хорошо. До обеда арестанты загорали на тюремном дворе, а по вечерам азартно забивали козла.

Через месяц в тюрягу привезли Фидельчега, и счастье кончилось.

Первым делом Фидельчег застолбил себе место у тумбочки с продуктами и обратился к сокамерникам с речью.

- Компаньерос! – сказал Фидельчег. – Я немало побился головой об Канта и пришел к выводу, что дуться в двадцать одно на компот недостойно революционера. С завтрашнего дня начинаем новую жизнь. До обеда будем изучать диалектический материализм, а по вечерам – политэкономию.

„Да ёшкин пень, откуда ж ты взялся”, - подумали монкадисты, а вслух сказали: „Вива ля революсьон!”

Слово у Фидельчега никогда не расходилось с делом. Занятия стартовали прямо с утра, а уже к обеду тюремное начальство обнаружило в почтовом ящике ворох анонимок с требованием перевести заключенного Ф.Кастро в одиночную камеру.

Случай избавиться от Фидельчега подвернулся неделю спустя, когда в тюрягу приехал Батиста. При виде мучеников Монкады, постигающих разницу между ранним и поздним младогегельянством, диктатор так расстроился, что лишил начальника тюрьмы квартальной премии за жестокое обращение с арестантами.

Начальник был мужик злопамятный и тут же перевел Фидельчега в одиночку,

а монкадисты на радостях забацали чемпионат по подкидному дураку с заключенными по делу Кантри-клуба.

Три месяца спустя посвежевший Фидельчег вернулся в родные пенаты. В одиночке он прочел половину Гаванской публичной библиотеки, и теперь его буквально распирало от идей.

- Придумал! – сказал Фидельчег с порога. – По субботам у нас будут субботники, а по воскресеньям я буду читать вам вслух Краткую историю ВКП(б).

Предложение было встречено гнетущим молчанием. Вечером Фидельчегу намазали гуталином зубную щетку, сунули под простыню дохлую жабу и стали ждать результата.

Надежды не оправдались. Фидельчег почистил зубы щеткой Раульчега, а жабу пообещал препарировать на завтрашнем занятии по диалектическому материализму с целью обнаружить у несчастного земноводного коленный рефлекс.

Потянулись безрадостные дни, заполненные истматом, диаматом и просто матом, преимущественно трехэтажным. Периодически монкадисты в полном составе запирались в карцере и отказывались выходить оттуда до тех пор, пока Фидельчега не переведут в другую тюрьму.

Начальник тюрьмы клялся и божился, что полностью солидарен с подопечными, но в данный момент сплавить команданте на материк технически невозможно.

Когда ситуация накалялась до предела, Фидельчега возвращали в одиночку, отбирали всю марксистско-ленинскую литературу и отключали электричество.

Оказавшись в заточении, Фидельчег принимался за письма. Он писал родным, знакомым, жене, любовнице, диктатору Батисте и подпольному руководству Движения 26 июля в Сантьяго. Иногда письма путались, отчего адресаты – особенно Батиста – чувствовали себя очень неловко.

Невдолбезная харизма Фидельчега оказывала на тюремный контингент колоссальный воспитательный эффект. Перспектива очутиться с ним в одной камере была настолько пугающей, что всего за полгода заштатная каталажка на острове Пинос получила статус образцово-показательной тюрьмы. Начальнику даже выписали надбавку за вредность, но при мысли о том, что в таком режиме придется работать ближайшие пятнадцать лет, он все чаще нехорошо поглядывал на табельное оружие.

Спасение пришло откуда не ждали. Задолбанное Фидельчегом до состояния анабиоза, подпольное руководство Движения 26 июля в Сантьяго потребовало от Батисты выслать команданте в Мексику.

Первую подпись под этой петицией поставил начальник тюрьмы.

Исходник от mvtm:

Эта история случилась, когда Фидельчег только-только начинал работать на Кубе президентом.

Рабочий день у Фидельчега был ненормированный, так что работал он преимущественно по ночам, а днем болтался по улицам и общался с трудолюбивым кубинским народом.

С этой целью трудолюбивый кубинский народ обычно снимали с работы и сгоняли на площадь Революции, где Фидельчег выступал перед ним с зажигательной речью о необходимости ужесточения трудовой дисциплины.

Какое-то время трудолюбивый кубинский народ даже радовался внезапно привалившему выходному, но полгода спустя Фидельчег начал его утомлять.

- Да штожтакое. – вздыхал трудолюбивый кубинский народ, едва завидев на площади Революции представительную фигуру команданте. – Опять Фидельчега принесло. А работать когда?

Мало-помалу посещаемость фидельских лекций снизилась до того, что однажды, явившись на площадь Революции, Фидельчег не обнаружил там ничего, кроме многочисленных надписей.

«Вивафидельчег! – змеилось по стенам близлежащих домов и правительственных учреждений. – Мы тебя любим! Виваляреволюсьон! Сосьялизмо о муэрте! Заранее со всем согласны. Чмоке, трудолюбивый кубинский народ».

Тогда Фидельчег обиделся. Он позвонил Никите Сергеевичу Хрущеву и долго сопел в трубку правительственной связи.

- Дурилка картонная. – увещевал Никита Сергеевич. - Хто ж так с народом-то работает? Надо, чтоб музыка играла, чтоб буфеты по периметру, чтоб бабам мороженое, а дитям флажки, то есть, наоборот.

- А чо! – бубнил Фидельчег, мусоля эбонитовый кругляш, обгрызенный поколениями государственных деятелей. – Чо, без буфетов, что ли, совсем никак? А как же патриотизм?