Феликс Кривин - Пеший город

И вот он заговорил:

— Богу должно быть известно, что в этом мире дибазол фосфат в геене огненной вам жить…

Вы что-нибудь понимаете? И в зале никто не понимал. И на сцене никто не понимал. И сам Миша тоже не понимал. Потому что все было сказано так, чтоб ничего не было понятно.

И человек, который водил Мишу на веревке, сильно дернул за веревку и сказал:

— Нет уж, пусть лучше не высказывается, а носит чемоданы с песком.

(Мало того, что Миша был на веревке, он еще таскал эти чемоданы).

К сожалению, так бывает: тот, кто много думает, кончает тем, что ходит, как вьючный мул, на привязи и с поклажей.

С тех пор прошло много лет. Красные кони посинели в ожидании Годо и теперь стесняются вспомнить, что были когда-то красными. А на смену обыкновенному чуду пришли такие чудеса, которые прежде никому и не снились. А Миша целиком ушел в пантомиму, чтобы уж больше ничего не говорить. Потому что все, что можно было сказать, уже сказано, а что не сказано, того говорить и не нужно.

Григорий Свиридович гордился своими предками. Григорий Давидович стеснялся своих предков. А Григорий Леонидович не помнил ни своих, ни чужих, потому что был Григорий Леонидович воинствующим интернационалистом.

Род настоящего интернационалиста начинается с отца, да и то лишь для того, чтоб интернационалиста можно было назвать по отчеству.

Они сидели на берегу Средиземного моря, и Григорий Давидович время от времени делал жест, будто закидывает удочку. Ну, обнаглел! Закидывать удочку в Средиземное море!

Они сидели на солнышке. Когда-то насиделись в темницах. Григорий Свиридович за чрезмерную гордость своими предками, Григорий Давидович — за сокрытие своих предков, а Григорий Леонидович — за недостаточно воинствующий интернационализм по отношению к малым национальностям.

Григорий Свиридович и Григорий Давидович были знакомы еще с молодых лет. Бывало, сидят, разговаривают. Григорий Свиридович все о предках да о предках, а Григорий Давидович — тоже о предках, но не своих, а Григория Свиридовича. О своих же предках — молчок. Будто у него никогда не было предков.

Предки Григория Свиридовича были запорожцы, все на лошадях. А у Григория Давидовича не было предков на лошадях, разве что под лошадями. Как поскачут запорожцы на ляхов, так предки Григория Давидовича уже под лошадями. Хоть и не ляхи, а под лошадями. А как поскачут ляхи на предков Григория Свиридовича, предки Григория Давидовича опять под лошадями.

Не хочется говорить, но предки Григория Свиридовича недолюбливали предков Григория Давидовича. И нередко предавались этому губительному чувству. Бывало и так, что на помощь им приходили предки Григория Леонидовича и даже предки других, совершенно посторонних людей.

И если бы только предки. А современники? И на лошадях не скакали, а сколько потоптали людей. Заглянули бы предки в наши времена, у них не то что волосы, кости встали бы дыбом.

Людей сажали, как картошку. Но картошку сажают ненадолго, на пару месяцев, а людей сажали на долгие годы. Так посадили Григория Свиридовича — за чрезмерную любовь к своим предкам, так же посадили и Григория Давидовича — за сокрытие своих предков. И еще за анекдоты. Тогда они казались Григорию Давидовичу остроумными, а теперь он не видит в ник ничего смешного. Теперь он вообще не понимает, почему люди смеются над анекдотами. Может, у него пропало чувство юмора? Может быть, оно пропадает в темницах, как фотопленка на свету?

Он сделал жест, будто подсекает. Когда-то он был крупнейший на Украине рыбак, хотя и не такой знаменитый, как Натан Рыбах, украинский писатель.

Сейчас они сидели на солнышке, на скамеечке. Времена переменились. Григорий Свиридович уже не так гордился своими предками, Григорий Давидович уже не так стеснялся своих предков и даже чуть-чуть ими гордился. Но, конечно, прямо этого не высказывал. Он вообще многого прямо не высказывал, такая у него была жизнь. А Григорий Леонидович остался интернационалистом, но таким невоинствующим, что его хоть голыми руками бери.

Они сидели на скамеечке и разговаривали. Точнее, разговаривали Григорий Свиридович и Григорий Давидович, а Григорий Леонидович никак не мог вспомнить, что он хотел сказать. А если вспоминал, что хотел сказать, то не мог вспомнить, сказал он это или только собирался. А когда вспоминал, что сказать собирался, вылетало из памяти, что именно он собирался сказать.

Григорий Давидович сделал очередной жест и спросил:

— А вы знаете, почему рыба клюет на червяка?

— Такое у нее меню, — сказал Григорий Свиридович.

— Потому что кушать хочет, сказал Григорий Леонидович и задумался: сказал он это уже или не сказал?

Григорий Давидович отверг оба ответа. Рыба клюет на червяка, потому что стесняется своего происхождения. Она же происходит от червяка, Григорий Давидович сам читал об этом в какой-то книжке.

Конечно, происходить от червяка… — закивал Григорий Свиридович. Тут от обезьяны происходишь, и то как-то не по себе. Одно выручает, сказал Григорий Давидович, что от обезьяны происходят абсолютно все. А если б одни происходили, а другие не происходили, тут бы мы имели массу неприятностей

Вот и птицы тоже: все произошли от пресмыкающихся. Им говорили: рожденный ползать летать не может, но они пропустили это мимо ушей. И это помогло им подняться над своими предками.

Все трое замолчали и задумались. Каждый вспомнил свою жизнь — насколько она подняла его над предками. Или опустила ниже предков. Наверно, гордиться предками нельзя, думал Григорий Свиридович, гордиться можно только потомками. И стыдиться можно только потомков, думал Григорий Давидович. Потому что только за потомков мы можем нести ответственность.

Они сидели на солнышке, на скамеечке. Солнышко было у них над головой, а где была скамеечка? Скамеечка была на берегу Средиземного моря, в неожиданной для их прошлого стране, а для будущего — в нормальной стране, жаль, что его мало осталось, этого будущего. Это прожорливое прошлое, оно глотает будущее, как рыба глотает червяка, но, конечно, совсем из других соображений. А из каких соображений? Вот бы ответить на этот вопрос!

Григорий Леонидович поставил перед собой этот вопрос и теперь мучительно вспоминал: поставил он его или не поставил.

Пенсии сегодня не будет.

Очередь в сберкассу обмякла, расползлась, но еще не разошлась, цепляясь друг за друга обрывками разговоров.

Пенсионная дама, перекрашенная в даму вполне средних лет, но не настолько, чтоб остаться без пенсии, рассказывает бритоголовому, втайне лысому джентльмену, который порядком вымахал вверх, но, начиная со спины, уже начал возвращаться обратно, о человеке, который тяжело работал всю жизнь, а на старости лет остался без пенсии. Говоря это, дама краснеет от возмущения, хотя, если быть достаточно точным, покраснела она задолго до возмущения, скорее всего это была домашняя заготовка.