Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

— Я видел, видел… У него под койкой пачками…

— Позаимствуем.

— Маман мне запретила с ним якшаться.

— Сдрейфил?

— А вдруг он по шее накостыляет?

— Да мы, как всегда, заглянем на минутку. Я буду зубы заговаривать, а ты только успевай прятать за пазуху. Для начала штук пять хватит…

Студент-анархист, снимавший у нас флигель, был человек общительный и добрый и даже нам, шкетам, внушавший азы своего, как он выражался, единственно правильного учения.

Тем же вечером мы просочились в прокуренную, неприбранную комнату со следами то ли вчерашней групповой пирушки с курсистками, то ли заседания центрального комитета, по забывчивости еще не разгромленного жандармами.

Хозяин пил чай в прикуску с маковыми баранками.

Остап оседлал свободный стул и принял горсть баранок.

Я тоже, отоварившись баранками и куском сахара, приткнулся на краешек койки, той самой, под которой складировалась нелегальщина.

— Господин студент, а когда вас повесят, — начал Остап взволнованно, — вы будете дрыгать ногами?

— Предсмертная конвульсия.

— А можно одной большой-пребольшой бомбой взорвать царя, трех генералов и десять казаков с пиками?

— Если революция потребует — сделаем.

— А кто был первый анархист — Адам или Каин?

Ничего не подозревающий студент отвечал неугомонному несмышленышу серьезно и обстоятельно, не переставая уметать маковые баранки.

Я же, игнорируя развернувшуюся дискусию, выцарапал нужное количество тонких запрещенных брошюрок.

В их эффективности мы убедились уже на следующий день.

" Анархия, государство и собственость».

" К вопросу свободы воли».

" Русское освободительное движение в свете идей князя Кропоткина П.А.».

" Коммунизм и анархия».

" Герберт Спенсер, эволюционистская мораль, принципы социологии и его понимание общественных процессов».

Остап за одну ходку к публичному дому выменял пять бескозырок. А за «Спенсера» растроганный боцман даже отдал ему свой свисток.

В реализации товара среди сердобольных барышень, прогуливающихся по бульвару, я участия не принимал, наблюдая издали за священнодействием вдохновенного малолетнего вымогателя.

— Дамы и господа хорошие… Поимейте внимание… Отдам за даром по роковым обстоятельствам судьбы… Безкозырочка брательника, натурально утопшего в Цусимском сражении… Он пожертвовал молодой жизнью ради вас и ваших близких… Мать не вынесла горя, скончалась в одночасье… Отец, судебно-поверенный, в бреду помещен в богадельню… Сестра единокровная вынуждена пойти на панель… Бескозырочка святая реликвия защитника Царя и Отечества… Спасибо, спасибо… Мы еще покажем этим узкоглазым макакам! Мы разнесем их островки из пушек на кусочки… Как вы щедры, мадмуазель… Дай вам бог жениха — победителя…

И так Остап впервые вкусил сладость успеха — бескозырки под патриотичнеский аккомпанемент шли нарасхват и в основном за «красненькие»

Мы уже запаслись новой «нелегальщиной» с соответствующими магнетизирующими названиями — но тут ситуация в стране обострилась, и матросов перестали отпускать на берег.

Люди сделались нервными, истеричными, подозрительными.

В результате Остапу чрезвычайно захотелось в уютный волшебный город Рио-де-Жанейро, о существовании, которого он узнал из моих (зачем ложная скромность) уст. И о мулатах, и о белых штанах, и о географическом положении, климате, флоре и, конечно, фауне.

— Прости, командор, — сказал я, рыдая. — Но я не могу покинуть немытую Рассею!

— Ладно, Остен-Бакен, старайтесь тут без меня, трудитесь. Когда вымоете старушку — желательно с туалетным мылом — я вернусь.

Остап исчез с горизонта — но неожиданно снова появился в поле моего удивленного зрения. Я пребывал в полной уверенности, что командору доступно не только Рио-де-Жанейро, но даже и Южный полюс.

— Эх, такое дело сорвалось.

Утомленный, разочарованный, даже чуточку меланхоличный экс-эмигрант больше ничего не добавил, а через месяц все же раскололся.

Оказывается, поразмыслив перед отбытием, Остап пришел к строго определенному выводу: до Рио-де-Жанейро слишком далеко, и поэтому не мешало бы зафрахтовать посудину понадежней, чем какая-нибудь дырявая шаланда. И он разработал гениальную комбинацию, которая включала в себя грозовую (в прямом и переносном смысле) атмосферу лета девятьсот пятого.

Первым делом он отправился на броненосец «Князь Потемкин Таврический» — видите ли, ему было бы весьма лестно и приятно нарисоваться в городе мечты на этаком многоствольном (я имею в виду артиллерию, а не лес) корыте.

У трапа его, естественно, остановил грозный часовой.

— Мальцам ходу нема!

— Ой, мне жгуче треба до вашегу командиру.

— На хрена свинье свисток… Эй, жертва аборта, отчаливай пока не пальнул! Агитаторы, падлы, донимают, яко блохи… Так на хрена попу гармонь?

— Да я тут променад делал мимо их дому, и вижу в окошко промеж шторок, как сам господин полицмейстер тараканит командирскую женушку.

— Побожись.

— Вот те крест.

— Тараканит, говоришь?

— Еще как!

— Полицмейстер?

— Собственной персоной.

— Ну дуй, салажонок, обрадуй его высокоблагородие.

Юнга-самозванец поднялся на палубу, обозрел ситуацию и шнырк — туда, шнырк — сюда.

А приближалось время обедать. Ну, и недолго думая, Остап сыпанул в борщ по-флотски горсть болтов из машинного отделения. Для пущей наваристости добавил гаечные ключи, масленку и ветоши погрязней.

Эффекта никакого.

Тогда Остап бухнул в перловую кашу полтора десятка ботинков вместе со шнурками — новеньких, прямо из каптерки.

Тоже — промах.

Остался компот. Его-то юнга и заправил щедро винтовочными патронами и даже умудрился сунуть туда фугасный снаряд приличного калибра.

Матросики намек поняли — и давай офицериков за борт. Устроили соревнование — кто больше чинов притопит.

Остап как раз и рассчитывал на подобное развитие событий. Сначала бунт — кровавый и беспощадный, потом — похмелье и бегство за границу, разумеется на судне — от гнева властей.

Новоявленному юнге даже поручили водрузить на флагшток красные шелковые командирские кальсоны.

В общем, все Остап предусмотрел, кроме своих нетренированных нервов. Когда броненосец отчаянно и безшабашно пошел навстречу эскадре, оскалившейся жерлами серьезных орудий, Остап покинул обреченный, по его мнению, корабль вместе с какой-то глупой крысой, не верящей в революционную сознательность флотских масс.

Так не удалось Остапу увеличить число жителей Рио-де-Жанейро и познакомить их поближе с боевыми русскими моряками…