Анатолий Шишко - Конец здравого смысла

— Прощаетесь? — улыбнулся он, — это чувство свойственно моим пациентам. Не волнуйтесь. С вас снята фотография.

Жанна, держа в одной руке зеркало, в другой карточку, тревожно перебегала с одного изображения на другое.

Бросив окурок, Альберик облачился в белый халат и подошел к креслу.

— Начнем. Уже поздно, а это лучше производить с некоторым запасом сил. Вы устаете, я вижу по вашему лицу.

— По моему лицу? — повторила она, машинально проводя по щеке. Начинайте.

Альберик надел на себя маску.

— Это больно?

Женщина повернулась в кресле. И уже глухо из-под маски прозвучало:

— Нет!

Внезапно — мрак. Газ зашипел сильнее, наполнив комнату фиолетовым светом.

Этот фиолетовый свет скользнул по экрану в комнате Лавузена и смазал действие в лаборатории соседа.

Лавузен вглядывается, но на полотне только густые мазки красок.

Они ползут в полном беспорядке.

Киносеанс окончен.

Лавузен напряженно вслушивается, но кроме шороха — никаких слов. Художник с проклятием бросил радиотрубку и, не зажигая света, в раздумье подошел к окну.

В течение трех месяцев аккуратно, каждую ночь, Альберик Каннэ принимал странных посетителей, а Лавузен, не отрываясь от наблюдений, искал разгадку и не находил. Смутные предположения пресекались фиолетовым пятном, не дававшим возможности проследить опыт до конца.

То, что делал Альберик, походило на операцию.

Серебристая ночь, как бы срисованная с картины Коро, продолжала плыть и таять над кварталом Марэ.

Окно в ателье было открыто, а сам художник, заложив руки за спину, длинными шагами мерил комнату. Изредка он выглядывал и каждый раз убеждался, что такси все еще у подъезда соседнего дома. Трубка сонно мигала, и в кольцах дыма растворялась беспокойная мысль.

Душная, июньская ночь, луна, струйками текущая по асфальту, а может быть просто любопытство, но только скрипнула дверь и Лавузен вышел на улицу.

Смутный гул заставил его прислушаться.

Из-за поворота выкатились глаза автомобиля.

Мотор затормозил у первого такси, четверо полисменов горохом высыпались на панель. Сержант скомандовал и взбежал по ступенькам дома доктора. Позвонить ему не удалось.

Дверь раскрылась, пропустив женщину с закутанной головой.

— Остановитесь! — сержант поднял руку.

Лавузен заметил, что женщина вздрогнула.

— В чем дело? Где мой шофер?

— Это не важно, сударыня. Потрудитесь снять повязку с головы.

Женщина еще плотнее прижала руки к закрытому лицу.

Сержант резким жестом сорвал шаль с ее головы.

— Жанна Реблер, именем закона вы арест…

Лавузен улыбнулся.

Глаза женщины метнули молнию в лицо чиновника, и сержант, уже тише, добавил, открывая дверцу ее автомобиля:

— Прошу извинения, сударыня!

Не глядя на окружающих, она вошла в мягко качнувшуюся каретку.

Сонное пофыркивание спугнуло тишину рю Севинье, алый глазок мигнул на повороте, и всколыхнувшаяся тьма грузно распласталась на панели. Из тени выступил Лавузен.

— Скажите, сержант, что случилось?

Полицейский мрачно пробурчал:

— Кто вы такой?

Лавузен улыбнулся.

— Я художник, моя мастерская рядом с этим домом, откуда вышла эта женщина.

— А, — смягчился полисмен, — великолепно, кто здесь живет?

— Доктор Альберик Каннэ.

— Я должен был бы сделать у него обыск, но, — сержант пожал плечами, думаю, бесполезно. Неуловимая женщина, доложу вам, сударь.

— О ком вы говорите, сержант?

— Неужели не читали? Весь Париж возбужден убийством адвоката Рауля Мишлена. Убийца — артистка театра «Варьетэ», Жанна Реблер. Мы следим за ней, и вот, сами видели, я чуть было не арестовал невиновную.

— А вы уверены, что уехавшая не преступница?

— О, разумеется! Мадемуазель Реблер — брюнетка с вывороченными губами, широкоскулая, а эта — блондинка, с тонкими чертами лица. Сомнений не могло быть.

— А вы понимаете, как называется ваша ошибка?

— Что?.. — сержант удивленно приподнял брови.

Лавузен потонул в каскадах бурного смеха.

— Здравый смысл — вот как она называется! Доброй ночи, сержант. Ха-ха-ха!

Конечно, это смешно. Может быть, даже обидно, но жизнь с ревом и грохотом катилась мимо и никому не было дела до Марча Суаттона, заблудившегося в этажах.

Париж перемалывал миллионы человеческих жизней, и Марчу оставалось ждать своей очереди.

Каждый рычаг, переход, ступенька — грозили смертью.

— Направо, направо! — затрубил в рупор полицейский, и Марч едва успел отскочить, пропустив какое-то пыхтящее сооружение на колесах. Англичанин сжался от пронзительного визга:

— Человек, кто бы ты ни был, — зайди и убедись! Секрет молодости! Только за четыре франка пилюля! Зайди и убедись!

Марч выругался и побежал дальше. Огненные пасти кино отрыгивали проверченную массу любопытных. В стеклянных дверях троились профили, плечом к плечу тасовались люди.

Молодой человек, плывя по течению, медленно крал у толпы шаг за шагом. Сталкиваясь с лихо заломленными котелками, Марч издавал рычание, напоминавшее извинение тигра.

— Алло! Лондон. Принц Уэльсский путешествует. Алло! Уничтожайте блох рецептом доктора Гарвей! Алло! — прохрипел громкоговоритель и осекся, застрекотав, словно ему сунули в горло зонтик.

Марч добежал до конца площадки и понял по громадной вспыхивающей цифре, что он на двенадцатом этаже.

Внизу город переливался гулом.

Это было чудовищное чрево Парижа, с трудом переваривающее тяжелую пищу экипажей, а сверху, под голубыми, как озера, сводами, стонали трубы, пожирая хрупкие нити вальсов.

Счастливцы на двадцатой площадке ели и пили в прозрачных кафе. Марч в отчаянии затрубил в рожок, висевший у него на пуговице жилета, но тщетно.

Было воскресенье, и переполненные уличные лифты тяжело ползли мимо двенадцатого, не останавливаясь.

Марч ухватился за прохожего.

— Скажите, как попасть на рю Севинье?

Остановленный вырвался, грубо толкнул Марча в грудь, а второй, взмахнув руками, вытаращил глаза.

Марч, зазевавшись, попал в водоворот винтовой лестницы и с дьявольской быстротой бежал вверх, ударяясь о пробковые перила.

Достигнув тринадцатой площадки, англичанин прочел:

УЛИЦА РАЗВЛЕЧЕНИЙ

Мимо него, смеясь, неслись мужчины и женщины. Их смех замирал в лязге роликов. В кафе гуще, ароматичнее закипало человеческое варево.

Воздух сверлили аэроэкипажи и порой, как падающие звезды, ныряли в пропасть или, цепляясь за крюки, раскачивались наподобие летучих мышей.

Щелкали дверцы, и люди разбегались по желтым этажам, напоминавшим сыр, в котором черви проложили дороги.

ВЕСЕЛО! ДЕШЕВО!! СМОТРИТЕ, СМОТРИТЕ!!!

Кучка людей, разъезжаясь ногами на ослепительном асфальте, неслась к плакату: