Владислав Егоров - Путь к вершине

— Ты, Марья Антоновна, — говорю, — выглядишь — хоть отпевай. Белых тапочек только не хватает.

Тут, кстати, отмечу, что я в коллективе со всеми на «ты». Для демократичности обращения. И хоть эта Марья Антоновна на пятнадцать лет постарше меня, исключения ей не делаю, чтоб, не дай бог, не подумали, что у меня кто-то в любимчиках ходит.

— Действительно, голова немного побаливает, — простодушно отвечает Марья Антоновна, не реагируя на мою бестактность.

— Просто так, — продолжаю я, — голова болеть не будет. Может, разжижение мозгов у тебя? Оформляй, если успеешь, инвалидность. У нас здесь не богоугодное заведение.

— Ох! — вскрикивает Марья Антоновна и достает, естественно, платочек. А лицо у самой красными пятнами покрывается. Пошел адреналинчик!

— Нюни нечего распускать! Микробов здесь напустишь, а может, они у тебя заразные, — заключаю я разговор и указываю Марье Антоновне на дверь…

Так, одной стрессик устроил, здоровьишко подправил. Кто следующий?

Следующей оказывается Леночка Тихонравова. Давно я обратил внимание, что при встрече со мной она бледнеет и глаза в сторону отводит.

— Чего это ты, прекрасная Елена, — с сарказмом спрашиваю ее, — глаза прячешь? Пакость какую задумала?

— Что вы, — лепечет Леночка, — просто я хотела попросить вас отпуск мне предоставить как студентке-заочнице. Сессия у меня скоро.

— А стоит ли продолжать обучение? — иронизирую, — Что-то незаметно, чтоб у тебя ума прибавилось. В твои-то годы не на сессию надо брать отпуск, а декретный.

После этого моего замечания Леночка становится пунцовой, прямо как свекла в винегрете.

Ну, Леночке, сами понимаете, стресс создать было пару пустяков. А вот с Иваном Алексеевичем пришлось повозиться. Но и его пронял. Приносит он отчет. Закончил его точно в срок и составил, надо признать, отменно, ну, буквально не к чему придраться.

— Ни одной ошибки, — говорю Ивану Алексеевичу с улыбкой. А он, вот простота, не замечает, что улыбка-то у меня ехидная, и тоже улыбается. — Зря зубы скалишь, — осаживаю его. — Знаешь такую народную мудрость: не ошибается тот, кто ничего не делает?

— Это меня не касается, — отвечает Иван Алексеевич и улыбаться, конечно, перестает, но цвета лица не меняет.

Тут я для закрепления стресса добавляю пару мужских выражений.

— Мне, — дрожащим голосом отвечает Иван Алексеевич, — университетское образование не позволяет ответить вам теми же словами. Но знайте, мысленно я характеризую вас идентично вашему высказыванию.

— Ах ты, шпана! — в полный голос кричу я. — Вон из моего кабинета.

А сам с удовлетворением отмечаю, что щеки у Ивана Алексеевича не отличаются теперь по цвету от его темно-серого костюма. Пироксилином [1] Когда товарищ Паромов первый раз употребил это слово, я подумал, что он просто оговорился, но теперь вижу, что рассказчик не очень сведущ в медицинской терминологии и путает взрывчатое вещество с каким-то гормоном. — Прим. авт. , значит, снабдил я его в избытке.

Вот так и начал заботиться о своих подчиненных. Каждый день то одному, то другому организую стрессовую ситуацию.

А они? Вместо благодарности начали на меня жаловаться: нетактичен, мол, хам и грубиян. А начальство тоже хорошо. Вызывает меня и говорит буквально следующее: «Товарищ Паромов! Вы уж, пожалуйста, в разговоре с подчиненными постарайтесь сдерживать себя, выбирайте, будьте добры, выражения». И все это доброжелательным тоном, сочувственно даже.

А у меня, между прочим, здоровье тоже не железное. Одышка в последнее время замучила. Да и голос пропадать стал — хочешь на подчиненного крикнуть как следует, а вместо этого визг какой-то несолидный выходит. Словом, мне самому эти стрессы позарез нужны. И может, было бы очень полезно, если бы на меня кулаком по столу кто стукнул?..

…После того как руководящий товарищ Паромов закончил свой рассказ, в купе воцарилась тишина. Каждый, наверное, размышлял о том, насколько искренен был рассказчик в своем желании, чтобы на него кто-нибудь стукнул кулаком по столу. Наконец, когда затянувшееся молчание уже грозило перейти в неловкое, заговорил Михаил Леонтьевич.

— Раз речь зашла на медицинские темы, — он обвел нас ласковым взглядом, — дозвольте и мне сообщить на сей счет одну историю, которую я рискну назвать

Один руководящий работник в ходе исполнения служебных обязанностей умственно оплошал. Поначалу в нашем коллективе… Да что там, как говорится, наводить тень на плетень. Спятил, стало быть, не какой-нибудь инкогнито, а наш непосредственный начальник Геннадий Африканович Балбошин. Но так как приключившийся с ним случай, во-первых, носит чисто медицинский характер, а во-вторых, крайне нежелательно, чтобы его огласка повлекла за собой возможные аллегории, то указывать название возглавляемого тов. Балбошиным учреждения нет особой надобности. Для ясности же сообщу, что деятельность наша имеет сугубо арифметическое направление: приводить к общему знаменателю показатели, которых добиваются различные организации, расположенные в близлежащих окрестностях.

Так вот, на первых порах в коллективе абсолютно никто не заметил, что Геннадий Африканович малость тронулся. Да и как заметишь?! Речи он произносит соответствующие, задачи ставит масштабные, к подчиненным, как положено, относится по-отечески. Обнаружилась же его умственная аномалия в связи с женским праздником Восьмое марта. По этому традиционному поводу издал он приказ. Приказ как приказ: ни одна труженица не забыта, и формулировки все подобающие. Только вот подпись под приказом поставлена несообразная: «Наполеон Пятый».

Как говорится, факт умопомрачения налицо. Народ, естественно, приуныл и ко мне как завкадрами с вопросом: как, мол, жить дальше? И не следует ли сообщить о случившемся конфузе в вышестоящую инстанцию?

Стою я у доски объявлений, окруженный вопрошающим коллективом, в десятый раз перечитываю злополучный приказ и лихорадочно соображаю, почему же все-таки Балбошин пятым Наполеоном вознамерился стать, а не четвертым, ведь их в истории, кажется, всего три обозначено. Ничего не решив на сей счет, я тем не менее говорю:

— Успокойтесь, коллеги. Не первым же себя объявил Геннадий Африканович. И Ивану Ивановичу сообщать об этом мелком психическом недоразумении нет абсолютно никакого резона. Оттого что Геннадий Африканович мнит себя Наполеоном, ничего же не изменилось. Показатели у нас отличные, производственный травматизм изжит начисто, текучесть кадров равна нулю. А вспомните, что было до прихода Балбошина?

Вспомнил коллектив, и горько стало ему от мысли, что может лишиться любимого начальника. Ведь это же именно при нем столько отрадных перемен произошло! И мебель сменили на финскую, и шторы новые повесили, и полы везде отциклевали. Вместо счетов у каждого по арифмометру. На озере Бирюзовом соорудили Дом рыбака с сауной, А главное, премии теперь регулярно получаем — и в повышенном размере. Ну, а придет кто другой? Вдруг держиморда какой или того хуже — слюнтяй. Дисциплина расшатается, пойдут дрязги, склоки. Б-р-р!!!