Владислав Егоров - Путь к вершине

Автор предвидит упреки со стороны широкой общественности за то, что не искажает ли он действительность, заставляя весь коллектив, пусть и небольшой, пить на рабочем месте. Что ответить на эту справедливую критику? Во-первых, пишется не документальный очерк, а рассказ, законы жанра которого дозволяют, в пределах допустимого, конечно, кое-что придумать, вообразить и даже гиперболизировать. Во-вторых, — может, это будет служить смягчающим вину обстоятельством? — распитие происходило уже после окончания рабочего дня. А в-третьих, и это главное, для развития сюжета позарез необходимо, чтобы герой садился в поезд несколько навеселе. Но дома он пьет только по праздникам да когда гости приходят. И вообще выглядело бы крайне неправдоподобно, если бы Воронцов пришел домой и при жене, которая, между прочим, заканчивает работу на целый час раньше, следовательно, обязательно будет при сем присутствовать, стал бы употреблять спиртное до тех пор, пока не захорошеет, как того требует сюжет. Можно было бы, посоветуют некоторые, проводить автору своего героя в какое-нибудь уютное кафе. Но, честное слово, ни одного сколь-нибудь приличного предприятия общественного питания поблизости от места работы Воронцова не было. Имелась, правда, в конце переулка пивная-автомат, называемая завсегдатаями «В мире животных», но там объявили санитарный день, а посылать компанию, скажем, в «Баку» или «Арагви» автор просто не решился — наверняка придется стоять в очереди. Но если б герой опоздал из-за этого на поезд, не случилось бы с ним того маленького происшествия, которое и послужило сюжетом для этого рассказа.

А так Воронцов прибыл на вокзал минут за пятнадцать до отправления. Уже объявили посадку, и пассажиры не спеша рассаживались по вагонам. Между прочим, на Рижском вокзале не увидишь той давки, которую на Казанском обязательно создают обвешанные мешками и авоськами, набитыми до предела батонами колбасы и банками сгущенного молока, энергичные женщины в черных плюшевых жакетах. Нет, на Рижском вокзале пассажиры несут исключительно кожаные чемоданы, перехваченные ремнями с блестящими пряжками, или элегантные дорожные сумки на молниях, и уж они, естественно не отпихивают соседей локтями, как это принято на Казанском, а, наоборот, вежливо уступают друг другу дорогу и подают дамам руку, когда те садятся в вагон. Чем объяснить такую разницу в поведении пассажиров двух направлений, автор не знает. Может, здесь сказывается каким-то образом влияние магнитного поля…

В купе уже находились двое. Дама, из тех, которые вот-вот перейдут пенсионный рубеж, но выглядят на десять лет моложе, доставала из чемодана халат явно импортной расцветки. А за столиком сидел пожилой мужчина, можно сказать старик, в костюме серого цвета в широкую черную полоску, какие были в моде лет… а, впрочем, они никогда и не были в моде. Глубокий шрам на лысой голове и орденская колодка говорили о том, что человеку пришлось повоевать. Ветеран деловито лущил варенное вкрутую яйцо, судя по горе скорлупы на аккуратно расстеленной газете, уже третье или четвертое но счету.

— К такой закуске, папаша, никак не помешает, — вместо приветствия сказал Воронцов, доставая из портфеля бутылку фетяски, которая уже «не пошла» и потому была передана командированному.

— Нельзя мне, — серьезно ответил бывший воин. — Язва у меня. С сорок пятого года.

— Ну, спирта, к сожалению, нет, — развел руками Воронцов. — Язву-то, говорят, спиртом хорошо лечить.

— Слыхал и про такой способ, — все так же серьезно, не принимая шутливого тона нашего героя, сказал ветеран. — Только он не по мне, я бережусь. Вот уж, считай, тридцать два года диеты ни разу не нарушил.

— Извините, а что за диета у вас? — поинтересовалась дама. — Что вы исключаете из рациона?

— Порцион-то у меня обыкновенный, — охотно пояснил язвенник. — Ем все, что старуха сготовит. Это я только на вино диету блюду. И на белое, и на красное.

— Так, может, у вас и язвы никакой нет, — усмехнулась дама.

— Как нет! — не на шутку обиделся старик, — Меня же из-за нее и демобилизовали. Майор медицинской службы Фрумкин лично освидетельствовал и дал такое заключение, а нынче он до профессора дослужился, здесь, в Москве, работает. Слыхали про такого?

— Да мало ли в Москве Фрумкиных, — протянула дама и стала выгружать из чемодана косметику, давая тем самым понять, что разговор потерял для нее всякий интерес.

Ветеран-язвенник, видно, хотел что-то сказать в защиту уважаемого профессора, но только крутанул головой, крякнул и принялся за следующее яйцо.

— Далеко ли едете, товарищи? — переменил тему разговора Воронцов, — Я лично до Риги.

— Я тоже, — буркнула дама и брезгливо поджала губы, из чего нетрудно было заключить, что ей претит та развязность, с которой ведет себя попутчик.

— А мне в Юрмалу, — не в пример даме охотно отозвался старик. — Слыхали про такое место?

— Первый раз еду в те края, — признался Воронцов.

— Курортное место эта Юрмала, — пояснил ветеран, — Как Ялта, только на Рижском взморье. Завком уж второй раз путевку выделяет. И ни копейки за нее не плачу. Чего ж не съездить, если такое отношение?

— Это конечно! — чтобы что-то сказать, сказал Воронцов.

Ветеран принял эту реплику за поощрение к дальнейшему рассказу и пустился в воспоминания:

— Очень уж мне в этой Юрмале три года назад понравилось. Чистенько. Аккуратненько. А когда домой возвращался, колбасу хорошую купил. Названия не запомнил, а вкусом как московская «докторская», только гораздо вкуснее. А стоит на гривенник дешевле…

Ветеран бы еще и еще говорил про свою памятную поездку, но так как он лицо эпизодическое, то можно и прервать его. Автору, откровенно признаться, более любопытно было бы послушать даму, потому как, наверное, много интересного и поучительного могла рассказать особа, выглядевшая на целых десять лет моложе своего возраста, но дама продолжала сидеть с насупленным видом, который недвусмысленно показывал, что навязанные автором попутчики ее никак не устраивают, однако приходится терпеть, такова уж судьба пассажира, который пока Уставом железных дорог СССР лишен права выбора соседей по купе.

Когда поезд тронулся и трое обитателей купе уже подумали, что четвертый попутчик опоздал, он появился в дверях. Вернее, это была она. Лет двадцати трех (так определил Воронцов, а на самом деле ей уже двадцать семь), с распущенными по плечам согласно моде волосами. Лицо у нее было ничем не примечательное, разве что нос чуть великоват, но зато близорукие глаза за стеклами очков были большими и необыкновенно синими. Словом, она являла собой типичный пример молодых особ женского пола, которых принято называть не девушками, а девицами (с переносом ударения на второй слог, что придает пренебрежительный оттенок этому нежнейшему русскому слову).