Джером Джером - Они и я

Затем следовало еще несколько рассуждений, поразивших меня, как ошибка, когда я читал этот рассказ; потому что все, что незнакомец сказал друзьям, они уже теперь узнали: они знали, что для того, чтобы наслаждаться жизнью, надо жить; что для того, чтобы наслаждаться победой, надо одержать ее.

Они проснулись в скромном ресторанчике улицы Сен-Луи. Старый слуга составлял стулья один на другой, собираясь запирать ставни. Поэт вынул несколько мелочи и спросил, сколько следует заплатить.

— Ничего, — отвечал слуга.

Незнакомец, сидевший с ними перед тем, как они заснули, заплатил по счету.

Друзья переглянулись, но никто не сказал ни слова.

Улицы опустели. Шел мелкий дождь. Друзья подняли воротники пальто и пощди в темноту. И когда их шаги гулко отдавались по блестящей мостовй, каждому из них показалось, что он идет новым, смелым шагом.

Досадно мне за Дика — за десятки тысяч счастливых, здоровых молодых людей, о которых пекутся родные и типом которых служит Дик. На свете должны быть миллионы юнцов, никогда не знавших голода и только разве испытывающих легкий аппетит перед обедом; не знающих, что такое усталость, после которой нельзя рассчитывать на ожидающую их удобную постель.

Для обеспеченного мужчины или женщины жизнь навсегда останется детской комнатой. Утром их будят не слишком рано, не прежде, чем их комната выметена и приготовлена и огонь зажжен, — будят тихонько, подавая чашку чая, чтобы подкрепить их силы и внезапным пробуждением не причинить им головной боли. Шторы при этом тщательно приспущены, чтобы задерживать бесцеремонное солнце, которое иначе своими лучами могло бы коснуться их глазок и потревожить их. Подогретая до приятной температуры вода уже приготовлена. Они сами умывают себе ручки и личико.

Затем их бреют и причесывают; маникюрша занимается их ручками, и им срезают мозольки.

Когда туалет окончен, идут завтракать; их усаживают на стульчики, подают салфеточки; вкусное кушанье, полезное для них, кладется перед ними на тарелочки; питье наливается в стакан. Если им угодно играть — пожалуйте в детскую. Им только стоит сказать доброй нянюшке, в какую игру они хотят играть. Сейчас же приносятся игрушки. Им в руки дается ружьецо; из угла выкатывается лошадка; их ножки осторожно вставляются в стремена. Из ящика вынимается мячик и волан.

Или им вздумается подышать воздухом, как приказал мудрый доктор. Через пять минут готова колясочка; на них надеваются теплые шубки, под ноги ставится скамеечка; за спину кладется подушечка.

День кончен; всевозможные игры переиграны. Игрушки отобраны и спрятаны в шкаф.

Весь вкусный запас кушаний, дающих силу маленьким мужчинам и женщинам, съеден.

Их одевали, чтобы отправить на прогулку в парк, раздевали и снова одевали, чтобы повести их на чай к соседним мальчикам и девочкам; раздевали и опять одевали для вечера. Они читали книжки, посмотрели пьеску, видели красивые картины. Любезный длинноволосый господин играл для них на рояле. Они танцевали. Их ножки даже устали. Слуга отвез их домой. На них надевают ночные костюмчики. Свеча потушена, дверь детской тихонько затворяется.

Изредка какой-нибудь беспокойный человечек, наскучив в красивой детской, убегает за садовую калитку вдоль по длинной белой дороге; он хочет открыть Северный полюс, или, если ему это не удастся, так Южный, или истоки Нила, или просто ему хочется испытать ощущение, доставляемое бегством. Он собирается взобраться на горы на Луне, одним словом, сделать что-нибудь, отправиться куда-нибудь, лишь бы вырваться из рук няньки-цивилизации, избавиться от вечного хождения на помочах.

Или какая-нибудь неугомонная маленькая леди, любопытствуя, откуда берется весь народ, который проходит мимо детской, бежит себе да бежит, пока не добежит до большого города, где с изумлением увидит странных людей, изнемогающих под тяжестью труда. И мирная детская с ее игрушками, с хорошенькими платьицами уж никогда не будет для нее такою же, как прежде.

Но для девятнадцати двадцатых из всех обеспеченных людей мира за стенами детской неведомая земля. Ужасные вещи случаются там с маленькими мужчинами и женщинами, у которых нет хорошенькой детской, где бы они могли жить. Люди толкают и бросают их во все стороны, и если они не осторожны, наступают им на ноги. За дверями детской нет доброй, сильной няньки, которая вела бы ребенка за руку, ограждая его от всякой неприятной случайности. Тут каждому самому приходится стоять за себя. Часто при этом человеку приходится голодать и дрогнуть. Здесь уж каждый должен заботиться сам о себе; должен заработать обед прежде, чем съесть его; никогда не может быть уверен, что принесет ему будущая неделя.

Ужасные вещи происходят там: споры, вражда, соперничество; на каждом шагу опасности и неожиданности; люди появляются и исчезают; приходится бороться, стиснув зубы. Обеспеченные люди содрогаются.

Они опускают шторы своей детской.

У Робины была собачка. Она вела обычную жизнь комнатной собачки: спала в корзиночке на пуховой перинке, защищенная от сквозного ветра шелковой занавеской; молоко ей грели и подслащивали; зимой оставляли для нее удобное кресло перед камином; летом ставили ей стульчик на солнце; три раза в день кормили всякими деликатесами, даже блох обирали…

И несмотря на то, дважды в году приходилось прилагать особые заботы, чтобы она не пропадала на целые дни и ночи, отказавшись от всяких удобств и роскоши, предпочитая им долю увлечения и горя, приносимых жизнью на свободе. Два раза в году дул ветер, насыщенный ароматом вечной земной силы; и он шептал собачке о чудной земле, где самые острые камни кажутся мягче самых мягких подушек в неволе.

Одной зимней ночью произошел переполох. Бабетты нигде не оказывалось. Бабетта, Бабетта! — звала вся продрогшая Робина, но в ответ слышался только смех ветра, игравшего снежными хлопьями.

На следующее утро Бабетту на веревочке привела старушка из города, отстоявшего на четыре мили.

Бабетта была вся мокрая, грязная.

Старушка нашла ее у своей двери, дрожащую, несчастную, и, прочтя на ошейнике адрес, а может быть, отчасти надеясь на награду, решила доставить беглянку домой.

Робина была поражена и возмущена. Подумать только: Бабетта — эта изящная, избалованная Бабетта — вдруг вздумала ни с того ни с чего отправиться по грязи, в темноте, в город, словно какая бродяжка. Робина, для которой Бабетта была до сих пор идеалом собачки, отвернулась, чтобы скрыть слезы досады.

Старушка улыбнулась. Она рассказала нам, что у нее было одиннадцать человек детей. Нелегко их было вырастить, и несколько из них и выжили, и не все вышли удачны, но некоторые живут себе, слава Богу, хорошо…