Леонид Ленч - Тернистый путь

Краешком глаза я увидел, что пальцы его, сжимавшие змеиную головку палки, при этом побелели от напряжения. А может быть, мне это показалось?!

Я поблагодарил его за приглашение и, сославшись на занятость и нездоровье, отказался.

Потом я еще раза два встречал Лученко в нашем переулке, но, заметив издали его представительную фигуру, переходил на другую сторону. Он же, приветствуя меня, поднимал свою палку.

Потом я переехал в другой район Москвы и больше не встречал его. Где он, жив ли — не знаю. Но до сих пор меня грызет досада на себя за то, что я тогда не пошел посидеть с ним в одно «симпатичное местечко», не вспомнил молодость и доброе старое время. Ведь земляк всегда земляк. Даже тот, который с палкой.

Я работаю в редакции одного издания, которое довольно широко публикует литературные произведения — стихи, рассказы, очерки — не только профессиональных писателей, но и начинающих — малоизвестных, а то и вовсе неизвестных авторов.

Поток рукописей, поступающих к нам по почте, очень большой, он похож на солидную судоходную южную реку, которая течет себе и течет, не зная ни длительных ледоставов, ни летних обмелений.

Поток посетителей с рукописями тоже велик. У одного рукопись покоится в пузатом, тяжеленном портфеле, у другого — в кармане пальто, свернутая в трубочку, третий держит ее наготове в вытянутой руке, наподобие пистолета, направленного в грудь редактора, то есть в данном случае в мою.

Конечно, среди этого потока мелькают порой милые, скромные люди с проблесками если не таланта, то одаренности, но увы, еще больше таких, кого в литературу гонит жгучий патологический зуд сочинительства или влечет столь же жгучее желание легко заработать деньги — по их представлению, немалые.

Я читаю их стихи (по большей части это противоестественная смесь Надсона с Вознесенским), фантастические романы о пришельцах с иных планет (разумные роботы, разумные гигантские насекомые, разумные ядовитые грибы и т. д.) Я читаю их юмор и сатиру, от которых хочется удалиться в укромный уголок и там тихо страдать и плакать, и опять — стихи, стихи, стихи!

А вчера приходил Он!

Я сидел в своем утлом кабинетике и что-то писал, потом поднял голову и увидел Его уже стоящим подле моего стола. В правой вытянутой руке он держал — пистолетом! — трубочку рукописи, в левой пузатый портфель. Он был носат, угрюм, в катарактных очках. Наверное, он заметил выражение невольного страха на моем лице (возможно, что я даже слабо пискнул, увидев Его), потому что, положив ко мне на стол свою рукопись, он сказал неожиданно тонким, как у кастрата, тенором, почти дискантом:

— Это басня, не пугайтесь!

— Ваша?

— А чья же? Не Крылова и не Михалкова — не радуйтесь!

— Оставьте рукопись, я прочту и дам ответ по почте. Адрес ваш есть на рукописи?

— Адрес-то есть, — сказал он, плотно усаживаясь в кресло для посетителей, — но вам придется прочитать мою басню при мне и оценить ее гоже при мне. Я старый воробей, я — не обижайтесь! — все эти ваши редакционные штучки-дрючки знаю!

Он откинулся на спинку кресла и стал громко смеяться. Звуки, которые он при этом издавал, напоминали скрежетание- испорченной кофейной мельницы.

Поскрежетав, он зло сверкнул на меня своими очками и скомандовал:

— Читайте!

Я покорно взял рукопись и стал читать:

— Почему вы остановились? — сказал он в ответ на мой недоуменный взгляд. — Читайте дальше!

— Мне непонятно, что значит слово «присёл»?

— Присёл — значит присел, что тут непонятного?!

Орел… птица… опустилась с высоты на скалу. И села! Орлом!

— Тогда надо бы так и написать «присел», а у вас над буквой «е» стоят две точки.

— Иначе рифмы не будет. «Орел» и «присел» — это чепуха! А «орёл» и «присел» — в рифму. И с точки зрения юмора это здорово. Пусть артист читает басню как бы слегка пришепетывая: «Орёл присёл на камушек скалы».

Испорченная кофейная мельница снова заскрежетала.

— Может быть, тогда вам есть смысл не публиковать эту басню, а отдать ее какому-нибудь артисту-чтецу и объяснить ему ваш творческий замысел насчет пришепетывания для юмора? — попытался я схитрить.

— Э нет! — он погрозил мне пальцем. — Вы, пожалуйста, не финтите со мной. У меня блата нет среди артистов, вы сначала напечатайте мою басню, а уж потом они у меня не вырвутся!..

Он извлек из своего портфеля три бутылки кефира, поставил их на мой стол, потом вытащил оттуда же цветную пачку бумаг с разными штампами и тоже положил ее на мой стол.

— Вот, видите, это все переписка по поводу моего «Орла». Басня была мною послана по почте (он назвал редакцию популярного журнала), ее не напечатали, а спустя короткое время опубликовали другую басню, другого автора, хуже моей. Я. провел расследование собственными силами и установил, что этот другой и редактор, женаты на одной и той же женщине!

— Одновременно?

— Нет, конечно… В порядке, так сказать, живой очереди! Но все равно явный блат! Я написал об этом возмутительном факте… Вот мое заявление, и вот ответ на него… Мне порекомендовали передать мою басню в другую редакцию. Пожалуйста, я передал… (Он назвал эту другую редакцию.) Спустя некоторое время мне оттуда ответили, что басня моя не соответствует, видите ли, программе ихней редакции, и посоветовали передать ее… (Он назвал третью редакцию.) Я передал… Эти стали играть со мной в молчанку. Тоже я написал заявление в творческую организацию… Вот оно, пожалуйста!.. В ответе сказано, что басня моя «нуждается в некоторой доработке»… Очень приятно! Пожалуйста!..

Вот вы берите мою басню, и давайте доработаем. Но предупреждаю: «Орёл» и «присёл» — это моя находка, и я ее никому не уступлю.

Он исчез так же мгновенно, как возник. А я, запихнув за щеку таблетку валидола, пошел к старейшему работнику нашего издания, мудрецу и хитряге по прозвищу Тертый Калач, за советом: как быть, что делать? Он выслушал мой рассказ и сказал, подавив вздох:

— По всем признакам, ты нарвался на самый опасный вид графомана — на графомана сутягу. Никаких отзывов, никаких ответов, никаких угроз! Таких, как он, надо брать ласковым измором. Что у него там за басня? Дай сюда… Все ясно! Отошли его басню в Академию наук, в охрану природы. В препроводительном письме проси их вызвать автора к ним для оценки его произведения с точки зрения современных требований экологии и правил охоты на пернатых хищников типа «орел». Все! Пусть походит, а там будет видно. Главное, с глаз долой — из сердца вон.

Я вернулся к себе, и в тот же день по почте были отправлены два письма: одно — Ему, другое — в охрану природы.

Из моих глаз Он пока убрался, а из сердца нет!